Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

– Мы пропустили начало?

– О, это еще не само представление, – ответил Марциал. – Небольшое развлечение для толпы, пока все рассаживаются. Нумины яйца! Смотри, как высоко натянули канат? Представляешь, каково ходить по нему с кем-нибудь на плечах? Меня озноб пробирает, когда акробаты выступают без сетки.

– А почему перед нами пусто?

– Потому что весталки еще не пришли. Они часто опаздывают на публичные зрелища и появляются, бывает, даже после императора. Ага, вот и он!

В императорскую ложу вошел Тит, за ним потянулась свита. Императору было сорок, но он выглядел моложе благодаря добродушному выражению лица и густой шевелюре, еще не тронутой сединой. Он рано женился и овдовел, затем вступил в новый брак и почти сразу развелся со второй супругой, родня которой оказалась слишком тесно связана с заговором Пизония против Нерона. Больше Тит не женился. Из дам по бокам от него находились взрослая дочь Юлия и младшая сестра императора Флавия Домицилла. Его сопровождали и не сколь ко любимых евнухов, миловидных и пышно разодетых существ, чей пол на глазок было не определить, – настоящие образчики того, что Дион назвал персидским идеалом красоты.

Последними из правящей семьи в ложу вошли младший брат императора Домициан и его жена с семилетним сыном. В свои двадцать восемь Домициан выглядел почти ровесником Тита: лицо неизменно сохраняло кислое выражение, а волосы большей частью повыпадали; не стало великолепной каштановой гривы, которой он так выделялся среди Флавиев в последние дни Вителлия. Если Тит улыбался и воодушевленно махал толпе, Домициан держался в тени и вид имел мрачный. Братья славились раздорами. После смерти Веспасиана Домициан публично заявил, будто в завещании отца им особо предписывалось править совместно, но документ умышленно исказили, из чего следовало, что тут замешан сам Тит. Кое-кто поверил Домициану, но большинство сочло его лжецом. Во-первых, Веспасиан всегда благоволил к старшему сыну; во-вторых, он выражал мнение, что одной из причин скверного конца Калигулы и Нерона стал слишком юный их возраст в момент возвышения. Домициан был на двенадцать лет младше Тита, и ему явно недоставало опыта брата.

Никто не знал толком, как вести себя в новом амфитеатре. Поскольку император продолжал махать толпе, многие встали и принялись махать в ответ. Некоторые слали ему приветственные возгласы и аплодировали. Эпафродит был среди тех, кто поднялся с места и бил в ладоши.

– Теперь вам видна голова императора, – заметил он спутникам. В недоумении те уставились на него. – Разве я не рассказывал об Агриппине и физиономисте?

– Смутно припоминаю, – сказал Марциал. – Какая-то гадкая история.

– Ничего подобного. Давным-давно, когда Нерон был мал, а мать мечтала сделать его преемником Клавдия, Агриппина пригласила физиономиста-египтянина, чтобы тот осмотрел голову Британника – сына Клавдия. Знаешь, Луций, а ведь предложил это, если я не путаю, твой отец.

– Впервые слышу, – пожал плечами Луций.

– Наверное, потому что результат оказался слишком скандальным. Египтянин не пришел ни к какому выводу по изучении головы Британника, но, поскольку рядом оказался постоянный спутник юного наследника, физиономист осмотрел и его, а был это не кто иной, как сын Веспасиана Тит. Физиономист заявил, что в жизни не видел черепа, более подходящего для высокого правления. О том случае надолго забыли, но сами видите, насколько египтянин оказался прав.

– А где был во время осмотра Домициан? – спросил Луций.

– О, еще в колыбели. Он только-только родился на свет.

– Проще всего гадать по голове младенца, у которого нет волос, – изрек Марциал. – Впрочем, тогда шевелюра у Домициана могла быть и погуще, чем сейчас!

Между тем публика вокруг оживилась: прибыли весталки и начали рассаживаться в первом ряду. Никто не знал, надо ли вставать при виде императора, но в отношении весталок сомнений не было. Они шли так величественно, что их льняные покрывала будто плыли над головами.

Когда шестерка женщин проходила мимо, Луций взглянул на их лица. Он уже видел весталок на публичных мероприятиях, но ему никогда не удавалось рассмотреть их так близко. Символом служения являлась витта – красно-белая лента на лбу. Коротко остриженные волосы скрывались под особым платком – суффибулом, а льняные одежды скрадывали очертания тела, и виднелось только ненакрашенное лицо. Женщины были разного возраста: одни уже старые и в морщинах, другие – совсем еще девочки. Весталки начинали положенное тридцатилетнее служение в шесть-десять лет и в большинстве своем оставались жрицами до самой смерти. Луцию показалось, что они нарочно смотрят перед собой, стараясь ни с кем не встречаться взглядами, – пока одна не повернула голову и не впе рилась взором прямо в него.

Весталка была прекрасна. Поскольку все тело скрывала ткань, лицо казалось еще красивее. Из-под тонких русых бровей сверкнули зеленые глаза. Полные губы дрогнули в слабой улыбке. Луций ощутил легкий озноб, словно по спине побежала струйка теплой воды.

– Ее зовут Корнелия Косса, – шепнул ему на ухо Эпафродит.

– Сколько ей лет?

– Дай подумать. Когда ее посвятили на восьмом году правления Нерона, ей исполнилось шесть; значит, сейчас – двадцать четыре.

– Она красива.

– Все так говорят.

Акробаты и жонглеры разбежались. Начались официальные церемонии в сочетании с религиозными обрядами. Состоялось авгурство, и ауспиции объявили чрезвычайно благоприятными. Вокруг арены с песнопениями и курениями прошли парадом жрецы Марса. В центре установили алтарь. Жрецы принесли в жертву богу войны овцу и посвятили ему амфитеатр. Кровью животного окропили песчаный пол.

Вслух прочли императорское воззвание, в котором он почтил отца, чьи военные успехи, архитектурный гений и любовь к городу послужили к рождению амфитеатра; строение, в котором собрались присутствующие, объявили посмертным даром Божественного Веспасиана народу Рима. В память о великой победе, которая принесла мир восточным провинциям и обеспечила империю сокровищами для оплаты амфитеатра, новых терм и многих других городских новшеств, вооруженные легионеры мечами прогнали по арене иудейских воинов – обнаженных, грязных и закованных в цепи. Веспасиан присоединился к богам, но его наследие, сложенное в камне, – амфитеатр Флавиев – сохранится вовеки.

Чтение затянулось. Мысли Луция начали блуждать. Он заметил, что Марциал извлек восковую табличку и что-то выводит стилом. Луций подумал, что друг записывает воззвание, но подсмотренные строки не имели ничего общего с речью на арене. Марциал перехватил взгляд приятеля.

– Разрозненные впечатления, – шепнул поэт. – Никогда не знаешь, из чего родится стихотворение. Посмотри на публику. Как по-твоему, сколько здесь представлено рас и народностей?

– Понятия не имею, – сказал, оглядевшись, Луций.

– Я тоже, но мне сдается, что перед нами микрокосмос, в котором отразился весь мир. Взгляни вон на тех чернокожих эфиопов. Или на ту компанию – что там за люди со светлыми волосами, собранными в пучок?

– По-моему, их называют сикамбрами. Германское племя, живущее в устье Рейна.

– А перед тем как занять место, я видел людей в аравийских платках и сабеев с Красного моря, которые с головы до ног кутаются в черное. И киликийцев учуял.

– Учуял?

– В Киликии женщины, мальчики и даже зрелые мужи пользуются особенными духами с запахом цветка, который растет только на высочайших пиках Таврских гор. Ты бы знал, Пинарий, если б хоть раз сошелся с киликийским мальчиком…

На него шикнули. Одна из весталок повернулась и уставилась на болтунов. Старая и морщинистая, она даже Марциала напугала свирепым выражением лица. Весталка, сидевшая с нею рядом, тоже обернулась. Это была Корнелия Косса. Ее спокойная улыбка и ослепительная красота явили такой контраст с древней жрицей, что Луций громко рассмеялся и тут же пожалел о бестактности, опасаясь оскорбить старуху. Однако улыбка Корнелии стала только шире, а в глазах сверкнули искорки, прежде чем она отвернулась и вновь обратила свое внимание на читающего воззвание глашатая.