Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так огорожу поставь! — говорит ему Невзор. — Нешто для этого дела колдун надобен? А тому, кто обо мне такое сказывает, передай: беда, коли язык наперёд ума рыщет.
Ушёл старичок, да скоро явился парень. Не знает, куда руки деть, сам до ушей покраснел, бормочет:
— Мне бы девку приворожить…
Осерчал Невзор да погнал его, по спине полотенцем хлестнул. Стоит, руки в бока упёр, лицом грозен, бороду выпятил. Ребятня за сараем возится, самого смелого вытолкали вперёд, он и говорит:
— Дядька Невзор, а дядька Невзор! Покажешь нам, как оземь бьёшься да вороном, чёрною птицей оборачиваешься?
Не вытерпел тут Невзор.
— Вот я ужо наколдую вам подзатыльников! — кричит. — Дарко! Эй, Дарко, забирай своего волка, да скройтесь с глаз моих. Отчего это меня колдуном зовут, а не тебя?
— Известное дело, — говорит на это Дарко. — Живёшь на отшибе, сам уж в летах, а всё неженат — значит, колдун и есть. Жениться бы тебе, да вот ко вдовице приглядись…
За такие речи Невзор их тут же и снарядил в путь-дорогу.
Завид и с Умилой попрощаться не успел, да им и навидаться не дали. Она если и приходила, то не одна, а с отцом, и рядом всё были другие люди. Разве только на задних лапах мимо пройдёшь, покружишься, улыбку её поймаешь, вот и всё счастье.
Едут. Буланка идёт, чёрной гривой потряхивая, Дарко насвистывает, не печалится. Отчего бы ему печалиться? Полна телега припасов, не с пустыми руками их Невзор выставил, да время тёплое, лес под боком. До осени можно прожить, в ус не дуя.
Наползли облака, сеется из них мелкий дождь-ситничек. Рябины тянут к нему зелёные руки, шепчутся. Где-то, невидимая отсюда, тоскует белая горлица, всё будто зовёт:
— Кукушка, кукушка!
Да молчит кукушка, одни только мелкие пичуги откликаются, спрашивают:
— Чья, чья?.. А я?..
Волк лежит в клетке на соломе и только фыркает. Понимает, что нельзя им дома задерживаться, раз уж дурные слухи пошли, да всё ж обидно.
— Ну, чего опять голову повесил! — говорит ему Дарко. — Поедем-ка в Перемут. Как люд уходил из Перловки, многие, и верно, пошли туда. Не дают мне покоя твои гончары, ужо загадал ты загадку, не успокоюсь я, покуда ответ не сыщу. В Перемуте, значит, и поспрошаем…
Долго ли, коротко ли, привела их дорога в Перемут.
Завид лишь единожды здесь бывал в последние годы, да и то — к мамке ехал, а после обратно. Не о том думал, чтобы глазеть по сторонам. Теперь нос просунул сквозь прутья и дивится: неужто и раньше здесь было так мало дворов? Бревенчатые дома потемнели и будто к земле пригнулись, тростниковые кровли побило дождём да ветром. А река-то, река совсем обмелела и заросла — уж не река, а так, речушка. Дальше по дороге, где высились шумливые вязы, ещё остался мост, и только он один и напоминал, что воду было не перейти вброд.
Перемут лежал в стороне от большака. Редко-редко здесь видали проезжих, оттого люд, оставив дела, сошёлся глядеть на волка. Когда ещё такое увидят?
Бросает волк ребятишкам кожаный мяч, после ловит, а сам некстати вспомнил, что в их же годы шёл сюда, в Перемут, к дядьке Малу, телка хотел увидать… А увидал бы такого волка, небось и ум потерял бы от радости. Вон как ребята визжат да смеются, много ли им для счастья надобно?
Задумался, да мяч и пропустил, тот его по лбу ударил. Волк тут набок — хлоп, да лапы кверху, ещё и язык вывалил. Дети пуще прежнего смеются, а одна девчоночка, меньшая, как заплачет горько! Волк тут же вскочил, отряхнулся и давай плясать да кружиться — жив, жив! Тогда она улыбнулась, слёзы утёрла.
— Ишь, — говорят люди, — понятливый зверь!
Жили тут небогато. На потешного волка глядели с охотой, да не знали, чем платить за погляд. Поднесли крынку молока да краюху хлеба, а чем зверя угостить, и не знают, мнутся. Мяса-то жалко, а рыбью требуху предложить будто и стыдно.
— Яблоки мочёные есть? — разрешил эти сомнения Дарко. — Страсть он их любит. А ежели нет, не беда: мне бы с кем из Перловки поговорить, вот мы и в расчёте, значит.
Яблоки нашлись. Сыскался и человек, прежде живший в Перловке, нестарый ещё, но весь будто высушенный и согнутый годами. Во дворе у него сидел пёс на цепи, оттого говорить пошли к реке. Сели, и Завид тут же растянулся, лениво жуёт последнее яблоко и слушает, как в тростнике что-то возится с шумом. Не водяной ли решил поглядеть, кто пришёл на берег?
— Я, значит, о гончарах спросить хотел, — начал Дарко. — Жили у вас двое, старик да сын. Мне бы им должок вернуть.
Мужик тут в лице переменился и сказал не своим голосом, будто ему горло сдавило:
— Должок? Это что ж ты им должен?
— Да так… Встренули их, кое-что взяли, значит, а теперь бы отдать, да их не сыскать. Не здесь ли живут?
В тростнике стало тихо.
Завид вскинул голову и с любопытством уставился на мужика. Тот застыл с широко раскрытыми глазами, после открыл и рот, да ничего не смог вымолвить. Попытался ещё, и опять не вышло.
— Да что ты? — спросил Дарко. — Будто без языка стал!
— Это ж как? — сипло прошептал мужик и прокашлялся. — Ты их в Перловке видал али где?
— В стольном граде. Да ведь я первый спросил, вот, значит, и поведай, что с ними не так-то!
— Что да что! Их на свете три десятка лет как нет, вот тебе и что.
— Как же это нет, ежели их видали, вот как я тебя вижу, значит!
— Да кто же знает, что вы видали, — угрюмо сказал мужик, отворачиваясь к реке. — Сгинули они, вот и весь сказ. Ступай подобру-поздорову!
— Это как же — сгинули? — не отступился Дарко, упирая руку в бок. — Нет уж, ты мне, значит, всё поведай, что знаешь. Я уж без ответа не уйду!
Мужик уставился на него из-под бровей, перевёл взгляд на волка. Боялся, может, что зверя на него натравят. Ещё оглянулся, будто надеялся кликнуть подмогу, да только до околицы было далеко. Не дозваться.
— Мы дружбу со Славомиром водили, — сказал он тогда неохотно.
— Это со стариком-то?
— С сыном, ещё как я молод был. Покуда эта беда не стряслась…
Скупо и тяжело роняя слова, будто отмеривая каждое, он поведал, как
