Птица-жар и проклятый волк - Полина Бронзова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завид вот что выдумал: купить саночки резные, расписные, с бубенцами, да ребятню катать. Днём-то в корчме гостей почитай и нет, чего зря сидеть, время терять.
Отыскал Дарко мастера, справили им саночки с упряжью. Круглый день у реки шум да смех, детям забава. Мчатся саночки, трезвонят бубенцы, рыхлый снег искрится, брызжет из-под чёрных волчьих лап. Краснощёкая ребятня спорит, чья очередь ехать. Вот едут, визжат, смеются, а на них глядючи, и старшие радуются.
— Совсем укатали волка! — говорят. — Дайте ему хоть дух перевести.
— Да он двужильный, — смеётся Дарко. — Сдюжит!
Волк пушистым хвостом помахивает, головой кивает: сдюжу, давайте-ка в сани!
Стал в корчму народ чаще заглядывать. На потешного волка любуются, а даром-то сидеть не станешь — пьют, едят. Корчмарь как-то ввечеру подсчитал выручку, да часть и отсыпал.
— Бери, — говорит, — Дарко! Заслужили вы.
Хозяин постоялого двора уж все локти искусал. Приходил, сманить их пытался, только Дарко ему сказал, что от добра добра не ищут, тот и ушёл несолоно хлебавши.
Волк, бывало, уж так за день умается, что ввечеру кость грызёт, да с нею в зубах и уснёт. Народ его давай жалеть. Упрёки сыплются — ишь, умучили зверя, того гляди уморят! Дарко сопит и отмалчивается. Не может сказать, что волк это сам затеял, сам не знает, какую ещё работу сыскать.
— Надорвёшься! — с укором говорит он, когда их никто не может услышать. — Ну, надорвёшься! Куда тебе столько? На жизнь хватает, и ладно, или ты собрался ту птицу у царя выкупить?
С немалым трудом волк поведал ему о гончарах, о старике и его сыне. Те бедствовали, одна только надежда и была, что выгодно распродадут товар у Синь-озера, а Тишило их на дороге встретил и обобрал подчистую.
С той самой поры у Завида сердце не на месте. Жаль их, помочь бы, да как? Ныне хотел долг вернуть.
— Эка неладно вышло! — крякнул Дарко. — Ну, значит, отыщем их. В Ловцах, говоришь, живут?..
До Ловцов было рукой подать, да корчмарь отговаривал ехать. Что-то неладное стало твориться в округе, толковали, будто нечистая сила лютует. То выскочат на дорогу косматые черти и загонят коня в овраг, сани перевернут, всё добро из них покрадут, то у отдалённого постоялого двора зелёные огни кружат, а утром лошадей недосчитаются. Кто страшные тени видал в ясный день, неведомо кем отброшенные, кто слыхал голоса. Едет так-то по дороге сам-один, небо синее, ясное, кругом только снег да кусты в белых шапках. Тут над ухом шепчет:
— Куда путь держишь?
Он обернётся — никого, и ну конька нахлёстывать! А в ушах чужой насмешливый голос:
— Пропадёшь, пропадёшь! — и недобрый смех.
Дарко с Завидом потолковали и решили, что это разбойники. У Тишилы-то было немало людей, он семерых с собою брал, прочим иные дела давал. Нынче они сами себе указ. Небось слыхали, как Первуша жжёт зелёный огонь и какие шутки выдумывает, да и решили делать так же. А голоса — что голоса? Одному такое со страху почудится, что ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать; другой соврёт, что и не перелезешь. Есть и такие, что собственной тени боятся.
Собрались Дарко с Завидом, да и поехали. Дни теперь хороши: морозец потрескивает, небо синее, до дна замёрзшее. Вязы да берёзы стоят в снежных уборах, не шелохнутся, у низкорослых рябинок алые бусы сквозь изморозь просвечивают.
Нечисти боятся не шибко: Дарко всех людей Тишилы знает, они своего не тронут.
Добрались до Ловцов, завернули к местной корчме, видят — работник от реки воду несёт. Стал Дарко расспрашивать, где гончары живут.
— Старик и сын? — удивился работник. — Да ещё, говоришь, они прежде в Перловке жили, опосля у нас поселились? Должно, ошибся ты, сроду у нас таких не бывало. Может, спутал, и тебе не в Ловцы, а в Лапино?
Тут другой человек из хлева вышел, тоже подсказывает:
— Либо в Лысково. А то и в Орешки, тамошние гончары на всю волость славятся!
Растерялся Дарко, только моргает, плечами пожимает и бормочет:
— Видать, ошибся…
А те уж к саням подошли, на волка глядят, удивляются, о всяком спрашивают — и учёный ли, и что умеет, и много ли ест, и где такого добыть.
— За тридевять лесов, в тридесятом, — отвечает Дарко, а самому, видно, не терпится с Завидом хоть словом перемолвиться.
Вывел его, взял на цепь. Работникам сказал, прогуляется да воротится, тогда и покажет, что волк умеет. Те вслед уставились, так и стоят, будто нет иных дел.
— Ишь, гляделки пырят! — всё ворчал Дарко, оглядываясь. — Ну, теперь будто не углядят. Ты, дурья башка, почто меня в Ловцы погнал? Как есть спутал, значит, только время потеряли. Эх ты, беспамятный!
Да Завид-то твёрдо помнит, что гончары были из Ловцов! Не раз и не два они то повторяли. Он уж и так, и сяк — кое-как объяснил. Дарко ему не сразу поверил.
Вернулись. Дарко спросил, не живут ли здесь какие-нибудь перловские, пусть и не гончары. Люди на то головами качают.
— Не прибивались к нам этакие-то, — говорят. — Да и почто бы им сюда идти, небось не ближний свет! Перловских лучше бы в Перемуте искать, там их небось по-соседски и приняли.
Дарко тогда пошёл к местному гончару — вдруг он и есть тот, кто надобен, а если не тот, то, может, что-то знает.
Гончар оказался ещё нестарым мужиком с ребятишками мал мала меньше. Те волку рады: один на спину лезет, другой глядит, велики ли клыки, третий за хвост держится, потому как ходить едва научился. Стоит, качается. Отцу будто и не боязно, что волк их заест. Даже и не глядит, один раз только и прикрикнул, махнув рукой:
— Ну-кось, ступайте в избу, зёрнышки!
Они, ясно, на эти речи ухом задёрнули, нейдут.
Завид уж выть готов, только Дарко на него и не глядит. Взялся врать, для чего они сюда пришли, да отчего-то выдумал, что надобен им рукомойник-баран, не малый, не великий, да непременно с двумя носиками, и чтобы воду в него наливать.
— Да они ж такие все, чтобы воду, — чешет в затылке гончар. — И с носиками, вестимо… Да ты погляди, какие есть.
Тем временем волка уже двое пятками по бокам бьют, подгоняют:
— Н-но, пошла, лошадушка! Тпру, родимая!
Меньший волка обошёл, цепляясь за бок — небось всю шерсть повыдергал, — и
