Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

под всеобщие аплодисменты, исполнил какую-то сложнейшую вещь, раскрасневшись и восхищенно выкрикивая:

– Слышите! Это же совсем другое дело! Это же совсем теперь по-другому звучит!

Я вынул из сапожка диск с тем самым фильмом, который так неожиданно вызвал мою ночную откровенность с Егором.

– Спасибо!

– Не за что, – пожал плечами Егор. – Он же вам тогда так понравился…

Для Нелли в ее «сапожке» нашлись духи, Егор получил новый телефон, большой Вадим был одарен хорошим мужским одеколоном.

Последней за подарком подошла Любка. Кокетливо одернула на себе длинную майку, взялась за ее концы, как ребенок за юбочку, сделала книксен. Потом демонстративно потопталась, зажмурилась и сунула руку в красный сапожок.

Вытащила сжатый кулачок, одним глазом посмотрела в него, засмеялась, спрятала кулачок за спину, показала всем язык и сообщила:

– Не покажу!

И, тая довольную улыбку, ловко, как обезьянка, через спинку забралась обратно в кресло и снова привалилась к Пашиной спине.

В-третьих, конечно же, все нагуляли аппетит и потому активно жевали, подкладывая друг другу «вкусненького» и подливая шампанское. И даже гигант Вадим, который, невзирая ни на какие уговоры, к общей компании не присоединился и так и остался сидеть поодаль, у стола Егора, словно дежуря на добровольно выбранном посту, дважды снизошел до того, чтобы наполнить салатами и закусками выданную ему «самую большую» тарелку.

Все это время Любку, слава богу, было практически не видно и не слышно. Свернувшись клубком, время от времени поглядывая в свой сжатый кулачок, плотно прижавшись к колену Паши, она лишь изредка капризно требовала, чтобы именно Паша, и никто другой, положил ей то-то и то-то, забрал у нее «вот это» и «то», подлил шампанского. Глаза ее то и дело стреляли в Егора внимательным, цепким взглядом, но как только он перехватывал этот взгляд, она демонстративно оборачивалась к Паше, ластясь к нему и одновременно бесцеремонно им командуя.

Через какое-то время, когда все уже перешли к горячему, я вдруг заметил на ее пальчике ранее не виденный мной среди других ее колечек тоненький золотой ободочек с крохотным красным камушком-сердечком. Видимо, это и было то, что она не хотела показывать всем, но не вытерпела и под шумок всеобщего жевания тихонько надела на безымянный палец.

Пила Любка в этот вечер много и разное. Она то шумно требовала себе коньяку, то церемонно и кротко протягивала бокал для вина. И я, наблюдая за тем, как она, мешая разнообразные напитки, постепенно «набирается», честно говоря, понадеялся, что бешеные пробежки, спиртной «микс» и ночь возьмут свое и этот очаровательный злой ребенок прикроет наконец свои распутные глазки и так и уснет в своем кресле, как наигравшийся котенок. Тем более что в какой-то момент она и вправду примостила голову на Пашино колено, подложила под щеку руку с колечком-сердечком и сладко прижалась к нему пухлой розовой щекой.

Не тут-то было!

Часам к двум ночи постепенно из звона бокалов, вилок и хлопанья шампанских пробок сам собой как-то вырос ниочемный разговор. Вернее, так… Для меня он был ниочемный. Я ведь ничего не понимал в современной музыке, для меня китайской грамотой были фамилии зарубежных музыкантов и исполнителей, которыми сыпали Егор и Паша, ожесточенно споря о каких-то тонкостях современного рока. Время от времени в эту схватку вставляла свои пять копеек Любка. Нелли, по обыкновению застыв, то ли слушала, то ли отсутствовала, Вадим, меланхолично покачивая в руках очередную (какую по счету?) коньячную бутылку, тоже, как и Любка, методично набирался.

Спор сперва носил вполне творческий характер: Егор даже что-то напевал, а Паша, доказывая ему свою правоту, проигрывал какие-то музыкальные пассажи. И делал это так увлеченно, так заразительно, что доселе тихо чуть ли не подремывающая на его колене Любка вдруг встрепенулась, подняла свою мордашку и восхищенными глазами стала следить за тем, как стремительно летают его пальцы по грифу, как темпераментно рука бьет по струнам.

Оба спорщика уже изрядно подвыпили, поэтому время от времени сбивались с четкого произнесения фамилий, путали тексты песен, поправляли друг друга и одновременно обижались друг на друга за то, что поправляют. Словом… шел, как говорится в таких случаях, обыкновенный пьяный базар.

Но в какой-то момент Любка вдруг активнее и активнее стала вмешиваться в этот спор, все отчетливее в нем принимая сторону Паши. Посверкивая колечком, словно дразня Егора, она именно этой рукой норовила потрепать Пашу по голове, коснуться гитарных струн, схватить его за руку. Чем дальше разгорался спор, тем прямее становилась ее спина, тем крепче ложилась рука на его плечо, тем громче она подпевала ему, когда он играл, отчаянно поддерживая каждый его выпад против Егора.

Егор закипятился… Разговор постепенно стал набирать обороты в сторону повышенных тонов, но главное – он сменил подтекст. Теперь уже мне, стороннему наблюдателю, было совершенно ясно, что причиной спора была не музыка – Любка.

Видимо, это понимал и большой Вадим. Мы переглядывались с ним, и поскольку я в этой музыкальной тематике был совершенно бессилен, то, пока это еще было возможно, он короткими остроумными замечаниями охлаждал закипающие было «музыковедческие страсти». Но вскоре собеседники перестали слышать и его.

– Вот, вот, смотри! Это играется так! – орал раскрасневшийся Паша, и квартира наполнялась бурей гитарных звуков. – Понял, да? Понял? А он сыграл вот так…

Любка взвизгивала и аплодировала, отчего Егор грозно морщился и кричал:

– А я тебе говорю, не так он сыграл! Не так… он на третьем такте… – И принимался громко напевать, изображая, как этот некто что-то сыграл.

Я, слушая весь этот крик, напрягся настолько, что даже не заметил, как Вадим исчез из комнаты. Но когда и мне стало невыносимо присутствовать на этом своеобразном любовно-музыкальном ринге, я тихонько поднялся с дивана и направился на кухню. В комнате было душно, потому хотелось открыть окно, высунуть под все еще идущий снег разгоряченную выпитым и нервами голову и вдохнуть трезвящего воздуха.

В кухне было прохладнее, горел приглушенный свет. Гигант сидел в уголке на «моем» месте, бутылка и бокал с коньяком стояли на подоконнике, а сам Вадим, уткнув большую голову с крутым, огромным, нависающим над всем лицом лбом, неспешно и меланхолично играл сам с собой пробками от бутылок в шашки на черно-белых квадратиках салфетки, подложенной под стекло.

– Вы тоже? – спросил он, не поворачиваясь.

– Угу, – мгновенно поняв суть вопроса, отозвался я.

– Садитесь, сыграем…

Я втиснулся на место Нелли у плиты, тем самым приняв сторону пробок от шампанского.

Вадим молча поднялся, поискал в стенном шкафчике, открывая все его дверцы, и нашел наконец чистый бокал, плеснул мне коньяку, и мы продолжили начатую им партию.

Из комнаты доносились все громче звучащие аккорды, перекрикивающие их голоса, радостный смех Любки… Нашего отсутствия там просто не заметили, и, наверное, слава богу.

Вскоре в кухню прицокала Фанни – видимо, и для нее,