Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Отряды Антонова арестовали Кошуро — Масальского наряду с некоторыми чиновниками бывшего царского аппарата и руководителями Совета съездов горнопромышленников Юга России в декабре 1917 г. и содержали их в вагонах на той самой «7–й линии» Южной железной дороги, недалеко от штаба Антонова. 16 января Кошуро — Масальский был найден застреленным из револьвера примерно в 4 километрах от Харькова. Представители коменданта Харькова и охрана тюремных вагонов делали удивленные лица, когда пресса расспрашивала их об исчезновении бывшего вице — губернатора и до обнаружения трупа заявляли о том, что узник отправлен в Петроград для свершения там над ним правосудия[644]. Эту версию нельзя исключить — тогда во время этапирования узников над ними совершали самосуды и толпа (как это было с генералом Духониным и упомянутым выше князем Вяземским), и сами конвоиры. Хотя нельзя исключить также, что с Кошуро — Масальским разобрались представители 30–го Сибирского полка, памятуя о его роли в подавлении бунтов в бытность его военным губернатором в Акмолинске.

Родился в 1860 году в Харькове в семье знатного рода потомков князей Масальских, относившихся к Рюриковичам. Детские годы провел в Ахтырке, где его отец был мировым судьей, а старший брат — судебным следователем. Действительный статский советник, юрист.

Имя Кошуро — Масальского (часто его писали Масальский — Кошуро) яде в царской России стало одним из символов реакции, чиновничьего самодурства и жестокости.

Окончил Сумскую гимназию и Московский университет. Служил товарищем прокурора в Костроме и вице — губернатором в Тамбове. В январе 1913 г. назначен харьковским вице — губернатором, фактически управлял губернией. Его жесткие меры вызвали недовольство в Госдуме, и в декабре 1915 г. Масальский переводится в глушь — на должность акмолинского губернатора, где он проявил себя как жестокий усмиритель восстания 1916 г. После этого, в сентябре 1916 г. переведен в члены Совета МВД России. При отъезде из Акмолинска, как сообщала пресса, багаж Масальского весил 200 пудов (т. е. более 3 тонн), что натолкнуло журналистов на веселые размышления о том, сколько может заработать губернатор за год.

Арестован в декабре 1917 г. в Харькове, убит 16 января 1918 г. (предположительно, большевиками).

Из анекдотов о Кошуро — Масальском: якобы уезжая из Костромы в Харьков, он хотел воспользоваться правом бесплатного провоза не только для себя, но и для членов семьи. В результате скандала, затеянного по этому поводу вице — губернатором, его вагон был отцеплен от поезда.

В Харькове вице — губернатор завел строгий порядок: телефонистки, получив звонок из его дома, к стандартному вопросу «Что угодно?» обязательно должны были добавлять «Ваше Превосходительство». Злопыхатели шутили по поводу того, что будет, если домашним телефоном Кошуро — Масальского решит воспользоваться лакей.

Нашумевший случай с убийством Кошуро — Масальского свидетельствует о том, что все — таки слухи о массовых расстрелах, совершенных Антоновым в Харькове, преувеличены — данный инцидент расследовала и местная пресса, и местные власти, которые вообще довольно резко реагировали не только на расстрелы, но и на аресты, совершаемые по приказу Антонова и Войцеховского. Антонов — Овсеенко потому и не жалел резких слов при описании руководства ДКР и Артема — они не дали главковерху развернуться в Харькове в полную силу, применяя привычные для него репрессивные меры. Именно благодаря деятелям ДКР Харькову удалось избежать в начале 1918 г. тех репрессий, с которыми позже столкнулись Ростов и донские города, занятые войсками Антонова — Овсеенко. И кстати, в этом же Артем расходился с Цикукой. Как пишет современная харьковская пресса: «Радикалам из Народного Секретариата товарищ Артем казался неисправимым либералом. Они никак не могли втолковать ему прописную истину: дави буржуев, невзирая не приличия!»[645]. В Донецкой республике все — таки на «приличия» старились взирать и хотя бы не применять смертную казнь относительно своих идеологических оппонентов, как это делали к тому времени уже фактически по всей России, в том числе в соседней УНР и в соседней Области Войска Донского.

В большевистской России, как известно, смертная казнь была отменена декретом «О суде» от 26 октября 1917 г., то есть буквально в день совершения октябрьского переворота в Петрограде, и восстановлена декретом ленинского Совнаркома от 21 февраля 1918 г. «Социалистическое отечество в опасности!» — именно с этого декрета некоторые историки начинают отсчет «красного террора». В нем были фактически узаконены широко применявшиеся по всей России на тот день самосуды и расстрелы на месте. Декрет гласил: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления»[646]. Непонятно, как правоохранители должны были бы определять место преступления «германских шпионов», но что касается судьбы многочисленных грабителей и налетчиков, державших в страхе всю Россию, общественное мнение страны было всецело на стороне самых что ни на есть террористических мер по отношению к ним.

И подобные меры применяли как большевики, так и представители любой другой власти, которая появлялась в различных регионах страны, включая Донецко-Криворожский край. Исключением не были ни немцы, ни самостийники, ни деникинцы.

Ленинский декрет, положивший начало «красному террору»

После декрета от 21 февраля угрозы расстреливать кого ни попадя стали привычным делом и для руководителей ДКР, и даже для оппозиции. В телеграмме от имени Совнаркома республики Васильченко 4 марта давал установку Красной гвардии Донецкого района: «Контрреволюционеров арестовывайте. При сопротивлении расстреливайте». В тот же день на объединенном заседании Совнаркома и военных отделов Харькова было, кроме всего прочего, постановлено: «Выпустить воззвание к населению с объявлением военного положения и объявлением смерти грабителям и ворам, застигнутым на месте преступления». Кстати, этот пункт не вызвал никаких особых возражений со стороны оппозиции и самой что ни на есть либеральной публики[647].

Споры же разгорелись на заседании Харьковского совета 19 марта, когда обсуждался опубликованный накануне приказ о сдаче населением оружия. В нем упоминалось о казни тех, кто в течение трех дней после данного распоряжения оружия не сдаст или не получит разрешения на него. Председательствующий левый эсер Живов (заседания обкома велись поочередно различными фракциями) предложил внести поправку о том, «что расстреливается только буржуазия». На что очень эмоционально отреагировал присутствовавший на собрании Серго Орджоникидзе (он тогда часто посещал заседания органов ДКР). Размахивая руками и срывая порой аплодисменты, он заявил: «Вам ясно, что не против рабочих этот приказ опубликован, а против контрреволюционеров и расстреливать будут не рабочих и не крестьян, а будут расстреливать контрреволюционеров и бандитов, которые терроризируют население». Очень показательно отреагировал некий анонимный представитель оппозиции (то ли меньшевиков, то ли эсеров): «Если большевики докажут им, то они будут застреливать вместе контрреволюционеров, а если они не докажут, то они будут застреливать большевиков». Что должны были доказывать большевики, история умалчивает, однако большевистская резолюция о сдаче оружия была поддержана незначительным большинством: 124 против 106 голосов. Меньшевики потребовали было провести поименное голосование и пересчет, однако после появления коменданта города Павла Кина, сообщившего о совершенном в это время убийстве его помощника, вопрос уже не обсуждался.

В итоге большевистская фракция Совета обнародовала свою резолюцию, в которой, в частности, говорилось: «Теперь, в момент величайших испытаний для социалистической республики, особенно необходимо установление твердой и неуклонной диктатуры пролетариата в союзе с беднейшим крестьянством. Все предрассудки буржуазного парламентаризма и уцелевшие формы капиталистического аппарата должны быть до конца уничтожены»[648].

Чем ближе к Харькову приближалась линия фронта в марте 1918 года, тем чаще руководители ДКР грозили «контрреволюционерам» расстрелом. Не стал исключением и «более либеральный» Артем, который на пленуме Совета 25 марта, получив известие о том, что якобы в одной из типографий торгово — промышленными служащими печатается воззвание с призывом свергать Советскую власть, предупредил: «Если в этом направлении будет хоть что — нибудь сделано, виновные будут расстреляны». Правда, тут же представитель этих служащих публично отверг подобные обвинения, назвав их «провокацией»[649].