Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Фактически единственным «политическим» делом, публично рассмотренным Харьковским трибуналом (опять — таки накануне провозглашения ДКР), было так называемое «дело Довбищенко». И обернулось оно полным провалом для обвинения. Автор воспоминаний о писателе Михаиле Драгоманове, Яков Довбищенко был довольно известным в Харькове активистом сначала российских, а затем украинских социал — демократов, который провел в общей сложности 12 лет в царских тюрьмах и ссылках, в 1907 г. был выслан из Харькова за печать подпольных социалистических газет. Ему не посчастливилось накануне начала вооруженного конфликта с Центральной Радой возглавить газету «Нова громада», которая с ноября 1917 г. начала выходить в Харькове с целью поддержки Рады.

2 января 1918 г. ввиду начавшихся боевых действий с Радой Довбищенко был арестован прямо в редакции «Новой громады». Инициатором ареста выступил ЦИК Украины, а не харьковцы. Судя по словам Довбищенко, советское правительство Украины «в изгнании» и вело допросы арестованного, которому вменялось в вину сотрудничество с Центральной Радой. В опубликованном письме заключенный Довбищенко предположил, что истинной причиной его ареста являлась личная месть со стороны председателя Цикуки Медведева, который имел конфликт с Довбищенко, когда они оба состояли в Украинской социал — демократической партии, из которой Медведев был исключен. Из тюрьмы Довбищенко пригрозил, что начнет голодовку с 18 января. «Свое дальнейшее пребывание под стражей вынужден буду рассматривать как деспотический произвол, который, казалось, уже пал», — заключил свой ультиматум украинский эсдек[636].

Затеявшая этот процесс Цикука Харьков покинула, и трибуналу пришлось рассматривать обвинения, выдвинутые против Довбищенко, без истинных «виновников торжества» — в качестве «прокурора» был делегирован лишь и. о. секретаря Цикуки И. Кулик. В вину редактору вменили создание «официального органа контрреволюционной Центральной Рады» и «осведомленность «Новой громады» о всех предполагавшихся Центральной Радой действиях». По словам обвинителя, Довбищенко информировал Раду о событиях в Харькове в момент подготовки там похода на Киев. Лидер меньшевиков Рубинштейн, лично взявшийся защищать своего бывшего соратника, высмеял обвинения, указав на то, что «обвинитель» Кулик является одновременно и свидетелем по делу. Допросив массу свидетелей былой революционной деятельности Довбищенко и сделав упор на то, что вменяемые ему в вину публикации были перепечаткой официальных депеш, Рубинштейн под гром аплодисментов полностью отверг обвинения против редактора. Трибунал, длившийся до трех часов ночи (а многочисленная публика не расходилась с этого шоу!), в итоге признал «Новую громаду» «доказанным очагом шпионажа», при этом признав вину Довбищенко не доказанной. После чего под овации и крики «Да здравствует свобода печати!» тот был отпущен на свободу[637]. Через год — полтора подобные «политические процессы» в России в целом и в Харькове в частности были уже невозможны.

Правда, Харьковский трибунал пытался рассмотреть еще одно «политическое» дело, однако под давлением рабочих оно было перенесено и замято. Вновь — таки под суд пытались отдать представителей социал — демократических партий, которые открыто выступили в январе 1918 г. против разгона Учредительного собрания. По их призыву 18 января железнодорожники станции Харьков — Товарная приняли резолюцию с призывом ко всей «революционной демократии» встать на защиту «Учредиловки»[638]. Подобные же резолюции меньшевики протащили на некоторых митингах, в частности на Харьковском паровозостроительном заводе. Большевики усмотрели в призывах к защите Учредительного собрания попытку организации мятежа, в связи с чем и инициировали рассмотрение дела против меньшевистских активистов в трибунале — без указания конкретных виновных. Так сказать, «по факту преступления».

Назначенный на понедельник, 18 марта, суд вызвал колоссальный ажиотаж, работа на Харьковском паровозостроительном заводе была приостановлена и рабочие под пение «Марсельезы» явились на заседание чуть ли не целыми цехами. На этом основании обвинение не нашло ничего лучшего, как перенести дело «на праздничный день или вечером» — мол, чтобы не срывать производственный процесс. Известие о переносе дела было встречено свистом, а рабочие вместе с «обвиняемыми» социалистами устроили импровизированный митинг в зале трибунала на Петинской улице, критикуя большевиков за заключение Брестского мира. Выступавшие, в частности, заявляли: «Весь народ должен объединиться в одну общую партию и после этого цельная, объединенная Россия должна объявить войну германскому империализму»[639]. Любопытно, что пройдет всего каких — то три недели — и большевики с боями будут оставлять Харьков, а вот меньшевики, громче всех критиковавшие ленинцев за Брестский мир, выразят готовность сотрудничать с оккупантами. Понятно, что в таких условиях дело против социалистов в трибунале так и не было рассмотрено. Тем «политические процессы» в Донецкой республике и ограничились.

После создания Совнаркома ДКР формальным главой трибунала стал нарком юстиции В. Филов, что вызвало скандал на заседании обкома от 7 марта 1918 г. По настоянию Рубинштейна и Голубовского обком пятью голосами против двух принял решение о несовместимости постов наркома и председателя трибунала[640].

31 января по распоряжению Филова были ликвидированы «буржуазные» судебные органы — Харьковский окружной суд и судебная палата. Все их служащие были уволены. Началось формирование «народных судов», в основу которых был положен принцип выборности. Процесс судебной реформы был начат во всех регионах Донецкой республики. Для координации деятельности формировавшихся судебных органов Филов в середине марта собрал уездных и районных комиссаров юстиции для выработки «единообразных форм судопроизводства во всех судах»[641].

Нарком в своем особом распоряжении, жалуясь на «жидкость» и мягкотелость судебных органов ДКР, пояснял им: «Суд не может являться каким — то внеклассовым, надклассовым учреждением, как уверяют многие… Наш суд, суд пролетарский, суд революционный также суд классовый… Беспощадность, твердость, решительность и быстрота — таков девиз революционного пролетарского суда»[642]. Довольно жесткие слова, которые можно расценить и как призыв к арестам и расстрелам. Но не стоит отождествлять «беспощадность» и «твердость» большевиков образца первой половины 1918 года с большевиками (порой теми же самыми людьми) более поздних периодов кровавой Гражданской войны — это наглядно будет продемонстрировано ниже, на примере отношения харьковцев к коменданту города Павлу Кину, который на протяжении конца 1917–го — начала 1918 г. вынужден был балансировать между необходимостью сохранять законность и проявлять «беспощадность» и «твердость».

Записка наркома Васильченко об отсутствии смертной казни в ДКР

Сейчас много пишут о жестокости большевиков. Однако, как это ни парадоксально звучит, в период разгара Гражданской войны, когда вокруг уже повсюду лилась кровь рекой, на первых порах в Донецкой республике официально смертной казни не было! Хотя и сами руководители ДКР неоднократно угрожали расстрелами, однако когда заходила речь о практическом воплощении этих угроз, они одергивали особо ретивых исполнителей. Когда, к примеру, комиссар Изюма некто Брынза официально заявил, что расстреляет арестованных ранее «контрреволюционеров», нарком по делам управления ДКР Семен Васильченко отписал ему записку такого содержания: «Сообщаем вам, товарищ, что смертной казни в федеративной советской республике не существует, и кто произведет ее, подлежит суду трибунала. Снимите немедленно угрозу расстрела, заявленную вами арестованным»[643].

Это не значит, что в ДКР не было убийств и расстрелов, в том числе совершаемых различными вооруженными отрядами или людьми, представлявшими власть или выдающими себя за представителей власти. Но больше всего было линчеваний и самосудов. В Харькове ходили мрачные слухи о том, что Антонов — Овсеенко со своими отрядами в период пребывания на 7–й линии совершал расстрелы арестованных лиц. Хотя слухи эти базировались на загадочном случае убийства Павла Кошуро — Масальского, бывшего одиозного харьковского вице — губернатора, чья деятельность была связана с массой анекдотов, до революции ходивших по всей России, а имя было нарицательным в связи с жестким подавлением им Акмолинского восстания в 1916 г.

Отряды Антонова арестовали Кошуро — Масальского наряду с некоторыми чиновниками бывшего царского аппарата и руководителями Совета съездов горнопромышленников Юга России в декабре 1917 г. и содержали их в вагонах на той самой «7–й линии» Южной железной дороги, недалеко от штаба Антонова. 16 января Кошуро — Масальский был найден застреленным из револьвера примерно в 4 километрах от Харькова. Представители коменданта Харькова и охрана тюремных вагонов делали удивленные лица, когда пресса расспрашивала их об исчезновении бывшего вице — губернатора и до обнаружения трупа заявляли о том, что узник отправлен в Петроград для свершения там над ним правосудия[644]. Эту версию нельзя исключить — тогда во время этапирования узников над ними совершали самосуды и толпа (как это было с генералом Духониным и упомянутым выше князем Вяземским), и сами конвоиры. Хотя нельзя исключить также, что с Кошуро — Масальским разобрались представители 30–го Сибирского полка, памятуя о его роли в подавлении бунтов в бытность его военным губернатором в Акмолинске.