Донецко-Криворожская республика: расстрелянная мечта - Владимир Корнилов

Павел Кин, который в эти дни со своим небольшим отрядом милиции вел неравную борьбу с организованными бандами грабителей, особенно часто призывал к «расстрелам на месте». 5 апреля, то есть за два дня до оставления Харькова, Кин издал распоряжение по городу: «Вменяю в обязанности всем боевым дружинам и отрядам, несущим охрану города, а также милиции, преступников, застигнутых на месте преступления, расстреливать тут же». Даже 6 апреля, в день, когда большевистские отряды покидали Харьков, Кин с трибуны последнего заседания Совета заявил: «Все грабители будут и должны расстреливаться на месте. Я глубоко убежден в необходимости этой меры»[650].

Нет никаких сомнений в том, что Кин применял свои угрозы, хотя гораздо чаще застигнутых на месте преступления воров и грабителей до милиции не доводили — суды над ними устраивала толпа. Когда же грабителей доставляли в ведомство Кина, «процедура» разбирательств с ними была действительно короткой. Вот, к примеру, как выглядел «приговор» по делу рецидивиста Александра Лопухова, схваченного при попытке ограбить мелкого лавочника в харьковском районе Панасовка: «При наведении справок о нем в уголовном комиссариате оказалось, что он там давно уже зарегистрирован как вор — рецидивист и отчаянный грабитель… Лопухов по установлении его личности расстрелян»[651].

Приходится повторить, что если по поводу каждого ареста политического оппозиционера в областном комитете ДКР происходили серьезные разбирательства, то расстрелы грабителей встречались публикой, в том числе оппозицией, «на ура». В подтверждение достаточно привести повествование о коменданте Кине образца 1918 года: «В этой роли он проявил себя сильным, властным, решительным. Его отличало спокойствие, внимательность, беспощадность к бандитам. Дело дошло до того, что когда приблизились к Харькову вплотную германцы, — буржуазия решила, если не скроется Кин, ходатайствовать за него, отстоять его». Однако «в памяти харьковчан остались два Кина: один — до немецкой оккупации 1918 г.; другой — после… Через год, пройдя чистилище Самарской и Казанской ЧК, в Харьков вернулся совсем другой человек. Скорей всего, человек тот же, но переставший скрывать и сдерживать глубинные инстинкты. Жестокость, граничащая с садизмом, ненависть»[652].

И это действительно так. Через год, когда большевики и левые эсеры вернулись в Харьков, это уже были другие люди — озлобленные войной, для которых смерть врагов и друзей была обыденностью, а сами понятия «друг» и «враг» переплелись настолько, насколько это бывает исключительно в период гражданской войны. Показательным в этом смысле было выступление одного из лидеров украинских коммунистов Христиана Раковского на Харьковском губернском съезде Советов 16 февраля 1919 года. Говоря о левом эсере В. Александровиче — Александрове (кстати, служившем первым заместителем Дзержинского по ВЧК), Раковский заявил: «Героем был Александров, которого, увы (он был моим другом), пришлось расстрелять в Москве за июльский мятеж»[653].

«Герой и друг, которого, увы, пришлось расстрелять» — это уже не вызывало ни удивления, ни возмущения, ни эмоций. Однако это был уже 1919 год, практически другая эпоха Гражданской войны. Во времена Донецкой республики подобные фразы пока не звучали. В начале 1918 года и большевики, и их оппоненты еще были другими. Они еще могли слышать друг друга, спорить на трибунах, а не в окопах, приводить аргументы, а не хвататься за наганы и расстреливать кого ни попадя. А вот после прихода немцев расстрелы без суда и следствия как раз приобрели угрожающий характер, о чем харьковская пресса не преминула сообщить.

Как уже отмечалось выше, Артем со своими коллегами по большевистской фракции Харьковского совета приложил максимум усилий для пресечения незаконных арестов местных капиталистов, совершаемых отрядами Антонова — Овсеенко при поддержке Цикуки. Но уйдя из Харькова, Антонов и Войцеховский оставили руководству ДКР неприятное «наследство» — несколько тюремных вагонов, в которых содержались действительные и мнимые противники советской власти. В частности, в течение почти полутора месяцев там содержались лидеры Совета съездов горнопромышленников Юга России, включая фон Дитмара. Уже на втором заседании обкома ДКР, состоявшемся 18 февраля, Голубовский и Рубинштейн подняли вопрос об освобождении этих людей. В частности, Голубовский на примере арестованного ранее юрисконсульта ССГЮР Арефьева показал, что некоторых из арестованных сложно освободить по одной причине — из — за «невозможности выяснить, по чьему приказу они арестованы и за кем числятся». На этом заседании Совнарком ДКР сообщил, что им организовывается «комиссия по разгрузке тюрем от бессудно заключенных и лиц, коим не предъявлено обвинение». Было также без возражений принято предложение Артема перевести в тюрьму всех тех, кого по приказу Антонова содержали в вагонах[654].

Руководство Донецкой республики настояло на том, чтобы, как минимум, прекратились ночные обыски и аресты. А своим вторым приказом по Харькову комендант Кин провозгласил: «Никакие аресты, обыски, реквизиции в квартирах граждан без ордера за моей подписью не допускаются… Все лица, производящие самочинные обыски и аресты, караются революционным судом вплоть до расстрела»[655].

ДОНЕЦКО-КРИВОРОЖСКИЙ ВЕСТЕРН

Непосредственно борьбой с преступностью, захлестнувшей Донецкую республику, должна была заниматься милиция. Создание рабоче — крестьянской милиции предусматривалось декретом Совнаркома России от 28 октября 1917 г. Правда, в различных городах и районах ДКР формирование правоохранительных структур развивалось по — разному — чаще всего местный совет создавал отряды милиции, подчиненные ему, иногда функции охраны общественного порядка возлагались на революционизированные воинские части, находившиеся на местах, иногда — на Красную гвардию, созданную при том или ином предприятии.

Большевик Павел Кин был назначен на должность коменданта Харькова, в функции которого входило формирование милиции, несколько раз. И несколько раз, соответственно, был отстранен от должности по различным причинам. Его авторитет в городе был непререкаем — как среди большевиков, так и среди оппозиционеров. Эсеровская пресса приветствовала назначение Кина, явно вспоминая Войцеховского: «Раньше на ответственные посты назначали приезжих и они оказывались проходимцами». На пленуме Совета, где был представлен Кин, и эсеры, и меньшевики выразили удовлетворение этим назначением. Лидер меньшевиков Рубинштейн, обычно громивший большевиков в пух и прах, на обкоме ДКР от 7 марта заявил, что Кин является «превосходным работником и безусловно честным человеком». При этом он отметил, что Кин «задохнется, если ему не дать притока свежего воздуха», предложив усилить милицию общественными формированиями по защите порядка и ввести «общественный контроль» над правоохранительными органами. Это предложение было принято, и обком официально поручил «т. Кину организовать при себе особую комиссию из представителей населения», а также создать при милиции «районные вооруженные дружины»[656].

Понятно, что решения о создании альтернативных вооруженных подразделений принимались не от хорошей жизни. Состояние милиции Харькова (как и всей Донецкой республики) было ужасным — и по кадровому составу, и по техническому оснащению. В приказе № 8 Главного штаба по борьбе с контрреволюцией, созданного в январе 1918 г., говорилось: «В данное время в милиции отсутствует какая бы то ни было дисциплина: милиционеры неаккуратно исполняют данные им поручения, часто отсутствуют на постах, некоторые выбранные комиссары и их помощники не применяют наказания к провинившимся, боясь быть уволенными. Милиция содержится на народные средства и безусловно должна быть на высоте положения, дабы средства эти не тратились на лиц, несоответствующих своему назначению». Приказ обязывал навести «революционную дисциплину» в милицейских органах в течение семи дней[657].

Родился в 1882 г. в Мизиричах Черниговской губернии в семье немецкого колониста (сам себя считал русским — по матери). Большевике 1903 г. Революционер, террорист, чекист, сыщик.

В 1918 г. в столице ДКР Павел Кин был, пожалуй, самым популярным человеком, символом бесстрашной борьбы с преступностью. Но в истории его запечатлели не как борца за правду, а как «крестного отца» Степана Саенко, ставшего одним из мрачных символов Гражданской войны.

В 12–летнем возрасте Кин устроился учеником на кондитерскую фабрику в Харькове, затем работал на Луганском паровозостроительном заводе. С 1905 г. — активный участник большевистских боевых отрядов на Урале, мастер конспирации и терактов. Его коллеги писали: «Он был волевым исполнителем, хорошим организатором». Его описывали «с вечно дымящейся трубкой в губах, неизменно сохранявшим ледяное хладнокровие при всех обстоятельствах и опасностях».