Литовские повести - Юозас Апутис

рту удержать, особливо быль с небылью путают касательно всего, что имеет отношение к семье Каволюсов. Если что у них не так, молва все переиначит по-своему. Агне хорошо помнит, что трепали эти языки в свекольных грядах, тянувшихся вдоль проселка, когда дядя Дукинас предложил кров своей двоюродной сестре Марике. Несли примерно такое:

«Тиш-ше… Наклонись-ко поближе, не хочу, чтобы Антосе знала, богомолка чертова… Слышала про Каволюсову Маре? Ну не кобель этот Дукинас?»

«Да уж все они, кузнецы эти… Дукинас собой не дорожится, всем взял, работяга, не пьяница, а на девку никак не попадет!»

«Куда хочет, душенька, туда и попадает. Какой же он кузнец, ежели все промахивается!»

«А тебе вроде жалко? Марике тоже девка. Чужой не возьмет, а свой… Может, женится? Теперь и документов никто не спрашивает, что с того, что родня?»

«Ну да, женится! Не подковал бы, как тот… Смолокур».

«Побойся бога! Без помощи дьявола такое разве сотворишь? Дукинас и на пасху в костел еще ходит, сама видела…»

Ох, эти милые таурупийские бабоньки! До самой смерти будут языками молоть. И ожидать от семьи Каволюсов чего-то страшного, непривычного, заслуживающего порицания. Может быть, и рождение ее самой, Агне, сопровождалось злобным шепотком где-нибудь в прокосах первой таурупийской кукурузы или когда отдыхали женщины на снопах льна: у директора, дескать, поскребыш появился… Он такой, наш директор, не то что своей, кому хошь спроворит, счетоводиха, видали, тоже раздувается…

А если эти «злые» дела ее рода вот так обыкновенно и начинаются? Идешь домой, потому что захотелось надеть платье, которое тебе нравится, и не возвращаешься на ферму, где тебе надоело, а Наталье, может, и нет, потому что с каждым днем, с каждым часом приближается и растет ее пенсия… А в это самое время, будто подталкиваемый нечистым духом, бешено бьет по наковальне Дукинас, единственный оставшийся в Тауруписе мастер, который называет себя кузнецом, а не механиком, водителем или техником… Каких только штатных единиц не напридумывали! Однако по их названиям не каждый сообразит, что же ты делаешь, когда скажешь, кем работаешь; Агне по себе знает, как мало известны большинству людей ее с Натальей обязанности. Она и сама до поры не знала, не представляла себе, что сотни свиней могут получать корм таким способом; ни ведер с пойлом таскать, ни капустные листья рубить — ничего не нужно… Наковальня Дукинаса звенит, словно колокол; может, возвещает о том, что Агне уже понимает, как легка и чиста нынче работа свинарки, но хочет она чего-то большего, чем легкость и чистота! Она идет, обласканная затаенной добротой, которую дарят ей и прикрывшие землю тучи, и звоны дядиной наковальни.

Кузнеца она найдет потом измазанным в саже, но хитро улыбающимся: эх вы, механики, инженеры и ученые, чудеса творите, а такой пустяковины не можете! Бегаете по складам, телефонные трубки обрываете, повсюду ищете, а я могу ее, вот ведь какая штука, выковать! Наверняка Бейнарйсову команду выручает, думает Агне, пока идет полем к Лафундии, где по соседству со старыми мастерскими построили Дукинасу кузницу. Жатва на носу, вот Дукинас и кует… дефицит.

8

Приближаясь к старинному парку, Агне чувствовала, как с каждым шагом становятся легче ее ноги. Давненько нигде, кроме фермы, не бывала, потому-то испытывала радость от дальнего пути. Ей даже захотелось, чтобы кузница Дукинаса была еще дальше и она бы шла и шла к ней — десятки, сотни километров. Топала бы босиком, взмахивая, как птица, только не крыльями, а подолом своего вишневого платья, и встретила бы — еще не дойдя до места! — что-то очень хорошее. Но до кузницы недалеко, она уже видит, как взлетает над бочкой, поставленной у ее дверей, клуб пара, видимо, Дукинас бросил туда раскаленную поковку. И уже слышно, как, подвывая, гудит вентилятор, установленный здесь парнями Бейнариса вместо мехов.

Агне миновала конные грабли, сеялки, жатки, ржавеющие возле кузницы, и нырнула внутрь, в жаркую полутьму. Дукинас был один — мужикам еще рано собираться здесь и попыхивать своими трубочками. Зажатый кузнечными щипцами, вспыхивал искорками извивающийся змеей красный железный прут. Она не решилась заговорить, отвлечь, видела, как спешил Дукинас бить по металлу, пока он горячий и мягкий. Не думая о том, что здесь ее вишневое платье на каждом шагу подстерегают сажа, тавот, ржавчина, да мало ли что еще, Агне пробралась поближе к горну и присела на корточки возле ящика с углем. Чудной у нее дядя — ничего не замечает вокруг, когда работает. Ни вишневого платья, мелькающего у горна, ни того, что за искрами, которые брызжут под ударами его молотка из остывающего металла, наблюдают чужие глаза. Рядом может происходить что угодно, а Дукинас только фыркает, как еж, пыхтит, кажется, что не только кует, но и нагревает своим дыханием железяку, которую переворачивает на наковальне длинными щипцами. Агне даже зажмуривается, чтобы, как дядя, ничего вокруг не видеть, и думает о том, что имеет право находиться в этой кузнице — не такая уж посторонняя, ведь когда-то прабабка ее Агнешка Шинкарка, закутанная в шубу или еще во что-то, целыми днями торчала в кузне под боком у Смолокура, не отрываясь, смотрела на белеющее в горне железо, без конца слушала грохот молотка по наковальне. И обе они знают, какую чуткую руку, какой верный глаз нужно иметь, чтобы железо, как глина или тесто, принимало нужную тебе форму. А на свиноферме Агнешка Шинкарка, наверно, была бы чужой, как и она, Агне, хотя там куда чище, чем в кузне, сплошные машины да кнопки, только и делаешь, что нажимаешь на эти кнопки, и даже не слышишь, как идет по трубам корм. Вот Рите Фрелих там бы подошло работать, она прежде всего любит чистоту и порядок и только потом смотрит, что еще необходимо делать. Агне даже улыбнулась, представив себе, как мать надевает халат, а Наталья покрикивает на нее, чтобы быстрее шевелилась, нажимала на кнопки, мыла корыта и дорожки, набивала с помощью труб сотни ненасытных утроб… А потом, потом… остановился бы уборочный транспортер и пришлось бы ей искать парней Бейнариса, а те не скоро приходят, пока сам Бейнарис не вмешается… Они знают, как важно их начальнику самолично исправлять неполадки во владениях Агне… Но, когда там дежурит не Агне, а Наталья, Бейнарис лишь взглянет на транспортер и уже знает, такой пустяк может любой из его помощников наладить, седлает свой мотоцикл и — поминай как звали! Агне улыбается, у нее все легче и веселее на душе, тело словно бы растворилось, сидит в кузнице бесплотный