Литовские повести - Юозас Апутис

Агне молчала, не знала, что ответить. И почему это людей интересуют ее дела? И чем занимается, и что собирается делать? Почему они будто на ладонь тебя ставят, разглядывают и заключают: на это годишься, на это нет?..

— Я ведь, дядя, и сама не знаю, что мне больше нравится. Не всем же такими, как Лиувилль, быть или как Стасе.

— Ну, ты, девонька, и цепляешься — то к мертвым, то к тем, кто божьим перстом отмечен…

— А если он и меня отметил?

Дукинас вроде бы задумался и словно устыдился своей грубоватой прямоты.

— Чего уж там… Прости меня, старика. Нешто ты хужей Лиувилля? Может, и получше. Прости. Тут, в кузне, мне ума хватает, а выйду на люди и сразу заговариваюсь…

9

Сокрушенно вздохнув, Дукинас вернулся к наковальне, бросил окурок в пригасший горн, поднял с пола свою поковку и долго вертел ее на наковальне, внимательно разглядывая и о чем-то раздумывая. Агне тоже смотрела на уже принявшую какую-то форму металлическую полосу и начинала понимать, что Дукинас делает. Никакой «дефицит» кузнеца не интересовал! Под самую жатву, когда парни Бейнариса, наверно, с ног сбились в поисках, чем заменить какую-нибудь сломавшуюся деталь комбайна, мастер Дукинас, как Матас Смолокур, кует флюгер! Так и этак выкручивает его, окунает в бочку, снова разогревает и снова крутит. Заметила Агне и еще кое-что: металл, из которого Дукинас ковал флюгер, был желто-красным, этот странный оттенок не исчезал, и когда поковка остывала.

— Давненько не делывал я таких штучек, — будто оправдываясь, протянул Дукинас. — Поотвык. И глаз не тот, что прежде, и рука не та.

Агне казалось иначе, ведь она только что видела, как работает Дукинас! Дай бог каждому столько вдохновения или как это там называется, когда человек, застигнутый за работой, так погружен в себя, что битый час никого вокруг не замечает! Пусть она и родственница, пусть она нравится Дукинасу, может, он даже любит ее, но она здесь, в кузнице, где куют флюгер, лишняя!

— Что ты, дядя! До чего же славно выходит, — сказала Агне. — Сам знаешь, что хорошо получится.

— Еще бы не хорошо! Твой отец, директор, приказал, как уж тут не получится?!

— Отец? Зачем ему флюгер?

— Откуда мне знать? Может, и не ему. У него и в городе полно дружков. Кто чем помогает. Может, и к бутылочке вместе прикладываются, может, еще что. Но все по дружбе. А ежели отец твой хочет кого-то отблагодарить? Думаешь, простое это дело? Э-э-э! Люди нынче капризные. Есть и такие, что красивые вещички любят. Есть — кузнечной работой интересуются. Глядишь, Йонас и свезет кому-то мой флюгер.

— Кому-то?

— Ну, знакомому какому-нибудь. Приятелю, скажем.

— Твой флюгер?

— Да какой же он мой? Раз отдаю, значит, уже не мой.

— Но ведь это ты его даришь… какому-то отцовскому приятелю или знакомому…

— Почему я? Я сделаю, а подарит Йонас, твой отец.

— И тебе… ничего?

— Почему ничего? Я умею такие штуки делать, и это мне нравится. Могу выковать все что угодно, а вот безделушки эти почему-то особенно по душе. Все мужики в нашем роду разные штуковины ковали. Бывала небось в лафундийском музее? Видела? Там и мое кое-что. Теперь-то забывать стал, как их делают. Хорошо, твой отец напоминает, разрешает когда-никогда побаловаться.

— Разрешает?

— И хорошо, что разрешает. Только я почти отвык. Надо подтянуться. Директор говорит: в конце августа, ну, после жатвы, будет у нас в Тауруписе красивый праздник. Чуть ли не День кузнеца. Что может быть лучше? Ты ведь знаешь, у нас, почитай, каждый второй — кузнец. Я таким и остался, а другие бывшие. И директор правильно говорит, неважно, что бывшие! Все могут взять в руки молот и выковать, что только пожелают. И отец твой знает, что такой праздник нужен Таурупису и нашей, Каволюсов, семье. Не просто дожинки, когда мужики, как свиньи, напиваются, а бабы тоже пьют и плачут. Ну, пусть попоют сначала, но потом все равно плачут, и виноваты мы, мужики. Не умеем от души веселиться. Йонас Каволюс правду говорит, надо другие праздники заводить. И всему совхозу, и семье нашей. Разве хорошо, если каждый сам по себе? Да еще не только пьют — дерутся, плачут.

— Это не отец, а Спин придумал. Прожужжал отцу уши: работать умеете, а праздновать нет. Созываете людей, устраиваете парад, оттого все и напиваются.

— Очень может быть. А мне Йонас так сказал: кончим жать рожь, сдаст вступительные Агне, вернется, вот мы и отпразднуем. Пускай кузнецы Каволюсы потягаются: кто лучше коня подкует — премия, кто самый красивый флюгер сработает — премия; одним словом, кто что умеет и может. Так что самое время кое-что вспомнить, Агнюшка. Делаю тот флюгер не для себя, а для того, чтобы проверить себя, вспомнить. Очень бы мне хотелось не коня скорее да лучше всех подковать, а самый красивый флюгер сотворить. Подарил бы я его…

— Кому, дядя?

— Хочешь, тебе? А почему бы и нет? Ведь ты же виновницей торжества будешь…

— Почему я, дядя? Дожинки, конец страды отмечают…

— И дожинки, и начало твоего учения. Отец так доволен, что отступилась ты от этих артисток. И я говорю, поближе к земле — оно лучше.

— К свиньям поближе?

— Не сердись, голубушка. Отец-то что говорит?..

— Знаю я, что он говорит. А люди? Сам сказал, людям виднее, кто на что годится. Не гожусь я для фермы, сама чувствую.

— Теперь не годишься, а получишься — и сгодишься.

Агне посмотрела на дядю и смолчала.

Наверно, знает, куда отвез Йонас Каволюс ее документы. И не отец ли говорит его устами? Отец! Дукинас даже не скрывал этого, даже гордился, как гордятся знакомством или родством с известными людьми. Но ведь это так скверно! А если бы она взяла и заговорила сейчас словами Зигмаса-Мариюса? Он композитор, тоже человек известный! Что понял бы дядя Дукинас про музыку, половодьем заливающую мир? Что музыка — не только быстрая полька или медленный вальс, не только голоса животных и птиц, но и убитая индийским богом Индрой змея тишины, и с доверием обращенный к отцу взгляд Исаака, и нож Авраама?.. Если бы она сказала ему, что флюгер, который он кует, тоже музыка? Пустое, перебил бы он, все пустое, девонька, флюгер — это флюгер… А может, и нет?

Ведь это говорит не только Рита Фрелих, но и в деревне повторяют: человек, мол, иногда похож на флюгер… Может, что-то неизвестное ей знают таурупийцы, когда утверждают такое…

— Дядя, а