Литовские повести - Юозас Апутис

целых три дня исчезнет из Тауруписа. И никто не будет знать, вернется ли она. Ее портфель с книгами — произведениями умерших и живых классиков литовской литературы — Рита Фрелих обнаружит в школьной парте и принесет домой. Найдутся люди, видевшие, как композитор Зигмас-Мариюс Каволюнас в то утро провожал Агне на экзамен. А может, это Каволюте провожала его на автостанцию, чтобы он мог первым автобусом уехать в Вильнюс? Совхозный «козлик» изъездит все столичные улицы, пытаясь отыскать следы беглецов, но земля будет так же безмолвна, как и та река, по которой в свое время уплыл из дому Спин.

Агне вернулась в Таурупис сама рано утром. Явилась прямо в класс, где нервно кусала губы Рита Фрелих, поцеловала мать в щеку и, как ни в чем не бывало, уселась на свое место — начинался второй экзамен на аттестат зрелости. Йонас Каволюс сдержал свой гнев — экзаменационные успехи Агне были сейчас важнее всего, поэтому допрашивал он беглянку вполсилы, делая вид, что его удовлетворил ответ дочери: «На концерте была в Каунасе. Конкурс там — «Янтарная труба»…» Каволюс не считал, что эстрада так уж необходима человеку, призванному заниматься ихтиологией, однако решил, что, может, и не помешает. Одолев один за другим остальные экзамены, Агне могла бы избежать судьбы Спина и Стасе, устроиться рядом с Лиувиллем, в Тауруписе, где щедро бил источник отцовского тепла. Но если Стасе жила сама по себе, а потом и вовсе исчезла и вернулась лишь в ящике из неструганых досок, на котором чужая рука черным фломастером вывела адрес и до жути короткую объяснительную приписку «Посылка отцу», то Спин, как бес, привязывался к каждому, кто готов был сказать о Йонасе Каволюсе теплое слово. Странный сын! Не был ли он тайным орудием природы, разрушающим отцовский ореол — цели и планы Йонаса Каволюса? Казалось, Спин так и родился с убеждением: все, что делает отец, неразумно, даже глупо. Йонас Каволюс только диву давался: и откуда такие берутся? Вроде бы из добротной плоти сотворен, а получилось черт знает что! И если дед Йонаса Смолокур подозревал бы, что не обошлось тут без дьявольских козней, то таурупийский директор считал Спина проклятием семьи. Разве иначе можно объяснить, почему он, сам тайком удравший в Москву и вернувшийся с дипломом (этот диплом отец серьезным людям и показать бы стеснялся), никак не уймется и подбивает теперь Агне на подобную же авантюру? Их обоих, брата и сестру, отец связал в один узелок; Зигмас-Мариюс Каволюнас поначалу был вне подозрений, пока Рита Фрелих не нащупала связь между стремлением Агне послушать концерты «Янтарной трубы» и ее бредовыми идеями о своем актерском призвании. Йонасу Каволюсу пришлось съездить в Вильнюс, чтобы с помощью знакомых и незнакомых людей выцарапать из учебной части консерватории документы Агне. Он совершил только одну ошибку — вернул их дочери: возвратившись в Таурупис, швырнул на обеденный стол, чтобы и Рита Фрелих, и Лиувилль, и Агне видели, как сурова и всемогуща его рука. Имя композитора Зигмаса-Мариюса Каволюнаса внезапно стало в семье бранным словом: Рита Фрелих заявила, что документы правильнее было бы востребовать у сына Скребка, заварил кашу, пусть бы сам и расхлебывал. Йонас Каволюс смолчал, не очень-то доверяя подозрениям жены, однако, когда Агне те же самые бумаги отправила в Москву, виновником всего этого безобразия ему тоже показался земляк-композитор, человек, к которому еще совсем недавно он с таким уважением отнесся!

Из Москвы Агне вернулась не с Зигмасом-Мариюсом, а со Спином. Видимо, он и туда ездил вместе с нею. Может, надеялся удивить талантом сестры столичных театральных режиссеров и профессоров? Отец не таил ехидной усмешки: изучение психологии не сделало Спина ни умнее, ни проницательнее.

6

Сегодня, когда Агне вновь — почти по прошествии года — надела вишневое платье, она была уже не прежняя Агне, верившая в свое артистическое призвание девчонка. Теперь ей даже странно, как это она рискнула постучаться туда, где гордо расхаживает Зигмас-Мариюс Каволюнас и где, возможно, не прочь был бы покрасоваться Спин. Платье вишневого цвета — словно напоминание о позорном провале, не из-за того ли почти год провисело оно в шкафу? И если сегодня от его ткани не свербит тело, то лишь потому, что предохраняют пыль, пот да стойкий запах свинарника. Агне уже не хочется больше быть ни Офелией, ни Гражиной, ни Агнешкой Шинкаркой, ни тетей Марике… Какая она актриса? Не умеет она перевоплощаться, становиться кем-то другим. Может, именно это предвидел прошлым летом лысый профессор московского ГИТИСа, печальной улыбкой подсластивший свой довольно суровый приговор? Наверное, прав и отец, радовавшийся их со Спином поражению.

Йонас Каволюс еще с зимы принялся обрабатывать Агне. Предлагал даже Москву, слыхал, дескать, что и там можно поступить, ну, скажем, в Сельскохозяйственную академию… Агне отмалчивалась или отвечала многозначительным «посмотрим». Столица и другие известные города ее не волновали. Вечерами она уже не мечтала о будущем, так уставала за день от болтовни Натальи, от уговоров отца, вопросов и сентенций матери. Зигмас-Мариюс молчал, уже несколько месяцев молчал, и ей даже казалось, может, его и в живых-то нет… Йонас Каволюс подначил жену, и она отыскала в своем архиве афоризмы Паскаля, Спенсера, Ларошфуко, превозносящие разум женщин, их аналитические способности и вообще подчеркивающие роль женщины в научных действах. Агне, словно рыба в чистой воде, прекрасно разглядела приближающуюся сеть: таурупийские пруды нуждались, да еще как нуждались в собственном ихтиологе! На карпов нападала какая-то гадость — карпоеды, надо срочные меры принимать, а тут жди, когда соизволят пожаловать специалисты по карантину и разрешат спустить в прудах воду. Жалко им, что ли, разве они тут работали, выхаживали рыбку еще с мальков?..

И не только карпам, птице тоже следовало хлебнуть здоровья из родников науки. После того как совхозному ветеринару Шукису, который подговорил, если не подкупил свидетелей, удалось свалить вину за гибель всего поголовья хохлаток птицефермы на мышей, он вышел у директора из доверия, и Йонас Каволюс ждал только случая, чтобы выпроводить старика на пенсию. А поступи Агне учиться на ветеринара, еще лет пять спокойно бы проработал Шукис…

Когда отец вошел в гостиную, Агне разговаривала с матерью. Светился экран телевизора, хотя никто не смотрел на него, под абажуром цвета свежей зелени горел торшер, и в этом полумраке лист бумаги тоже казался зеленоватым. На нем рукой отца было написано заявление от ее, Агне, имени. Требовалась, видимо, лишь подпись. Рита Фрелих смущенно озиралась по сторонам, словно искала нечто очень необходимое, но вот куда-то подевавшееся… Йонас Каволюс был слегка навеселе — Агне