Пуговицы - Ида Мартин

как радуются дети, которым больше не нужно таскать конфеты тайком и можно объедаться сколько влезет.

– Ты опять меня не слушаешь, – делал замечание он.

– Слушаю.

– Тогда повтори, что я только что сказал.

– А можешь еще раз объяснить?

– Прикалываешься?

– Нет, просто мне нравится смотреть, какой ты умный, а когда произносишь слово «конденсатор», в груди все просто замирает.

Он улыбался:

– Ты устала? Хочешь, сделаем перерыв?

Я всегда соглашалась на перерыв, потому что развести Славу на него ничего не стоило, а после к урокам мы редко возвращались. Даша постоянно находилась дома, поэтому мы играли все вместе в «Джаст Дэнс» или в «Клюдо», ходили на залитые горки в парке или на каток. Часто готовили что-нибудь и просто болтали. Томаш в моем присутствии ни разу не ругал сестру и не повышал на нее голоса, иногда он был строг, но неизменно спокоен. Девочка не спорила, если он что-то запрещал или одергивал, тут же соглашалась, не пытаясь испытывать его терпение. Они никогда не ссорились и понимали друг друга с полуслова.

В их доме у меня были тапочки, теплое место возле стены, а еще появилась своя чашка. Неудивительно, что Надя так стремилась сделать их своей семьей. От них не хотелось уходить, их хотелось любить, с ними хотелось остаться.

Один раз я отвела Славу в торговый центр. Нарочно зашли в тот же самый магазин, где я их видела с Надей, в ту же примерочную и целовались там до тех пор, пока нас не выгнала продавец. Гештальт закрылся, но радости от такой победы я не почувствовала.

Передав ему руль от своего «неуправляемого автомобиля», я с облегчением решила больше не беспокоиться ни о чем. Слава настоял, чтобы я познакомила его с Кощеем, стал приносить ему пиццу и отпрашивать меня гулять по вечерам.

Кощей продал свою машину, и, хотя она была старая и не очень хорошая, у нас появилось немного денег. Из квартиры он почти не выходил и как будто даже притих. Ворчать, конечно, не перестал, но уже не так громко, как прежде, и без явного удовольствия. Может, из-за болезни не хватало сил, а может, ему, как и мне, неожиданно понравилось это удивительное спокойствие, которое вдруг наступило.

В гипермаркете я купила три засыхающие елочки с тонкими стволиками и почти совсем голыми веточками в маленьких пластиковых горшочках. Они валялись в картонной коробке рядом с кассой. Земля в горшках была такая сухая, что казалось, будто они проросли через камень. Рядом с ними в соседней коробке стояли такие же маленькие елочки, но еще зеленые и пушистые. Зеленые стоили сто пятьдесят рублей, а сухие пятьдесят. Я подумала и купила сухие. Все три. Потому что если бы я их не взяла, то и никто бы не взял. И они могли умереть.

Дома я поставила горшки в миску и наполнила ее водой. Земля долго булькала, а потом разбухла, и серая жижа заполнила весь горшок. Надежд, что они позеленеют до Нового года, я не питала, но было здорово спасти кого-то, пускай даже маленькие, никому не нужные, засыхающие елочки.

И все вроде бы складывалось хорошо, мне даже Надя все эти дни ни разу не снилась, и тем не менее было кое-что довольно странное и одновременно пугающее нечто, о чем я никому не рассказывала, опасаясь вызвать новую волну осуждений. После Лизиного падения в яму и того случая у меня в квартире мне казалось, будто за мной кто-то следит: то идет по пятам, как после костюмированной вечеринки, то скрывается среди покупателей в магазине, то маячит темной расплывчатой фигурой под окнами, то сидит позади меня в автобусе. Был ли это всего лишь мой страх или же у него имелись основания, я не знала. Но тревожность не проходила, и даже спокойные семейные вечера у Томашей никак не могли ее унять. Счастье, хоть Кощей вернулся, и теперь его орущий телик превратился в один из последних столпов моего миропорядка.

Тонкое затишье неопределенности нарушилось в один миг. Обычным воскресным днем, без какого-либо моего вмешательства и желания. К двенадцати часам я пошла в школу – убирать, а потом собиралась забежать домой, переодеться и сразу же ехать к Славе. Сегодня он отвозил Дашу на встречу с Марком, и у нас появилась возможность побыть наедине. Я намеревалась немного схалтурить, чтобы освободиться побыстрее, но, когда прибежала в школу, обнаружилось, что именно в этот день Тамара Андреевна решила поработать. Она иногда так делала. Приходила по воскресеньям, чтобы посидеть за компьютером, и торчала в школе допоздна. Как в тот злополучный день репетиции. Я заглянула поздороваться с ней и отправилась в хозяйственную комнату за тряпками. Но там, уже вовсю грохоча ведрами, шуровал Женечка.

– А, Микки, привет, – не разгибаясь, бросил он через плечо. – Сегодня я тут все сделаю.

Твердость, прозвучавшая в его голосе, не подразумевала возражений. От его согнутой спины и голых острых локтей, торчащих из-под закатанных рукавов рубашки, веяло необычайным счастьем.

– Хорошо! – обрадовалась я. – Можно уходить прямо сейчас?

– Только полей цветы в секретарской, пожалуйста, Лада Борисовна ругается, что я их всегда заливаю.

У Лады Борисовны, директорского секретаря, на подвесных полках и подоконнике стояло, наверное, не меньше тридцати горшков, она очень гордилась своими цветами и называла их экологической зоной школы.

– Я все сделаю, не волнуйся, – пообещала я на радостях и помчалась за лейкой. Потом набрала воды и отправилась в приемную.

Дверь в директорскую была приоткрыта. И в идеальной воскресной тишине до моего слуха доносились лишь стук клавиш, кликанье мышкой и неразборчивое бормотание погруженной в работу директрисы. Но потом у нее зазвонил телефон, и она с кем-то заговорила. Я занималась цветами, особо не прислушиваясь, но до моего слуха вдруг донеслась фраза: «Да, конечно, я все оплачу. Сделайте, пожалуйста, чтобы все было пристойно. Нет, приезжать в «Пуговицы» я не собираюсь и на похороны тоже, это вопрос принципа, но, надеюсь, вы сможете найти тех, кто не откажется проводить Лидию Михайловну в последний путь. Нет, ее вещи мне не нужны. Оставьте себе или раздайте. Я не знаю, как у вас это делается. На имущество не претендую. Да, я родственница, но не по документам. Хорошо. Спасибо. До свидания».

Я сама не заметила, как дошла до раскрытой двери и застыла перед ней, Тамара Андреевна закончила разговор и, подняв глаза, увидела меня.

– Маша?

– Лидия Михайловна умерла?

– Разве ты не знаешь, что подслушивать нехорошо?

– Я не нарочно. Цветы поливала. Вы оплачиваете ее похороны?

– Кто-то же должен это сделать.

Тамара Андреевна медленно дошла до кресла