Последний год - Алексей Новиков

– Господи! Но что я могу? – она начинала терять спокойствие. – Ведь сами вы говорите, что каждый мой шаг любители сплетен толкуют по-своему.

– Дополню ваши слова, милейшая Наталья Николаевна. Каждый танец, который вы танцуете с бароном Геккереном, становится событием, будоражащим любопытство не только дам, но, к стыду нашего пола, всех лоботрясов, и даже весьма сановных.

– Вы заметили и это! А что было бы, если бы я никогда не провальсировала с бароном, если бы не обмолвилась с ним ни словом, – что было бы тогда? Боюсь, что толков родилось бы еще больше. Ведь ныне мы с бароном, как-никак, в свойстве. Это тоже налагает обязательства, которых требует приличие. Право, я достойна участия в моем безысходном положении. Вы должны понять меня, наш верный друг…

Александр Иванович так расстроился, что и сам, кажется, требовал утешения.

– Но я верю, – продолжала Наталья Николаевна, – что безропотно вытерплю все. Только бы хватило выдержки и спокойствия у Александра Сергеевича. Он так к вам расположен. Давайте заключим союз…

Что мог возразить очарованный собеседник? Он еще с большим участием стал слушать рассказ о том, как, бывая в обществе, она обдумывает каждое слово, каждый незначащий поклон и каждое приглашение к танцу.

– Вот что значит жить в свете, – заключила Наталья Николаевна, – если тебя отличают, – добавила она с очаровательной скромностью.

Хотел было сказать Александр Иванович, что лучше бы ей удалиться от света и тем обеспечить спокойствие мужу, необходимое для великих его трудов. Но поглядел на богом дарованную ей красоту – у него никогда не хватит духа дать совет, достойный варвара.

Если бы Наталья Николаевна могла заглянуть в дневник Тургенева, в ту запись, которую он сделал в тот же день, если бы могла разобрать его скоропись, похожую на головоломный шифр, она бы поняла, что одержала еще одну победу. Записал о своем разговоре с ней Тургенев и прибавил: «И она от всего сердца».

Ничего, в самом деле, не утаила Наталья Николаевна. Разве она хотя бы один раз встречалась с Дантесом после свадьбы иначе, как в обществе? Разве она получила от него хотя бы единственную секретную записку? Разве она, вальсируя с ним во французском посольстве, подала ему какую-нибудь надежду?

Она действительно обдумывает теперь каждый шаг, каждое слово. Иначе опасность может прийти каждый день, каждый час…

– Таша, что с тобой? – Александра Николаевна не может отвести от Таши заботливых глаз.

– Ничего, Азинька, право, ничего… Александр приехал?

– Обещал быть к обеду непременно. Ищет по городу денег.

О Пушкиных же шел в тот день разговор у Вяземских. Говорили об Александре Сергеевиче, о Натали, о Геккеренах, к семейству которых причисляли теперь Екатерину Николаевну.

– Натали опять решилась танцевать с Дантесом? – князь Петр Андреевич недоуменно разводит руками. – Какая новая блажь может прийти теперь в голову Пушкину? Дуэль испробовал, но, слава богу, сам отказался. Что же ему остается? По мне бы – убить Дантеса полным презрением.

Александр Иванович Тургенев хорошо помнил вчерашний разговор с Натальей Николаевной, в котором она участвовала «от всего сердца». Горячо за нее вступился: что бы она ни сделала, как бы ни поступила – обязательно перетолкуют в дурную сторону.

Никто спорить с Тургеневым не стал. Разговор перекинулся на «Онегина». Новое, миниатюрное издание романа только что появилось в книжной лавке Глазунова.

Конечно, «Онегин» не мог стать новостью в 1837 году. Но книгу покупают нарасхват. Так покупали в свое время «Руслана и Людмилу». Шутка ли – на поэму Пушкина появилось тогда двенадцать критических статей. Кажется, ни один писатель не мог похвастать таким вниманием критики. Правда, критика была разная: и одобрительная, и равнодушная, и злобная.

В несколько дней разошелся в свое время и «Борис Годунов».

Кто же шел теперь в книжную лавку Глазунова, чтобы сызнова встретиться или свести первое знакомство с Онегиным или Татьяной Лариной? Может быть, это были те неведомые люди, которые всюду, где появлялся Пушкин, окружали поэта восхищенной толпой.

В былые годы студенты окружали Пушкина подле одной из аудиторий Московского университета, когда поэт повел горячий спор с профессором-скептиком, отрицавшим подлинность древней русской поэмы «Слово о полку Игореве».

Они, молодые друзья и единомышленники, не спускали глаз с Пушкина, когда он приехал в Петербургский университет на лекцию адъюнкт-профессора истории Гоголя-Яновского. Не все студенты знали в то время, что именно этот смущающийся на кафедре адъюнкт-профессор выпустил знаменитую книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки». Пушкина еще издали узнавал каждый.

Совсем недавно Пушкин опять побывал в Петербургском университете на лекции своего приятеля, профессора словесности Плетнева. Александр Сергеевич, стараясь не обратить на себя внимания, занял место в аудитории на задней скамье. Тщетно! К этой скамье сейчас же обратились все взоры. Когда же профессор Плетнев, говоря о будущем русской литературы, упомянул имя Пушкина, возбуждение стало всеобщим. Александр Сергеевич счел за благо удалиться из аудитории вовремя – иначе сотряслись бы, пожалуй, от приветствий старые своды университета.

Вслед Пушкину неслись приветствия прохожих на улицах, и после такой встречи полнились счастьем глаза неведомых людей. Выражая любовь свою к Пушкину, они не спрашивали разрешения начальства. Это было совсем необычно в империи Николая Павловича. Это было и опасно: ни гласная, ни тайная полиция, ни соглядатаи-добровольцы не могли бы счесть пламенных приверженцев поэта.

Кто же, как не они, эти неведомые почитатели, шли в книжную лавку Глазунова, чтобы добыть «Онегина»?

Слухами о каких-то тревожных происшествиях в семействе Пушкина давно жил Петербург. Эти слухи просачивались от ближних и дальних знакомцев Пушкина, от журнальной братии, они, можно сказать, носились в воздухе. В этих слухах многое было непонятно; правду было невозможно отличить от вымысла, вольного, невольного или просто досужего. Но одно было ясно самым непосвященным: кто-то угрожал благополучию и даже жизни поэта. Разве чуть-чуть не дошло дело до кровавой дуэли?

И вот он, томик «Онегина», в твоих руках!

А зловещие слухи о бедах, угрожающих поэту, носятся в воздухе.

Глава седьмая

В Петербурге кое-как ютилась у родственников Анна Николаевна Вульф. Жить бы ей в родном Тригорском, под крылом попечительной матери, Прасковьи Александровны Осиповой, но давно разладились отношения матери с дочерью от первого мужа. Вот и живет Анна Николаевна неведомо зачем в невской столице.

Было время, околдовал ее одинокое сердце михайловский узник Пушкин. Давно похоронила свои девичьи надежды Аннет, а единственное, на всю жизнь ниспосланное ей богом, чувство никуда не уходит…

Уже пришли к Анне Николаевне те годы, когда девиц, неустроившихся в замужестве, начинают сочувственно звать христовыми невестами. Вместо былого румянца желтизна проступает на осунувшемся лице, и желчью полнятся мысли. Незабываемое прошлое снедает душу.

Да полно, были ли когда-то в Тригорском короткие дни счастья Аннет Вульф, такие короткие и мучительные, что впору ей спросить у себя: не приснился ли ей мимолетный сон?

Вниманием Пушкина быстро завладела младшая сестра Аннет – Зизи, всеобщая счастливая любимица. В «Онегине» появились посвященные ей строки:

…Зизи, кристал души моей,Предмет стихов моих невинных,Любви приманчивый фиял,Ты, от кого я пьян бывал!

Анна Николаевна слушала эти строки, пытаясь улыбаться!..

Потом Пушкин вырвался из Михайловского заточения. Потом женился. Зизи тоже вышла замуж, стала Евпраксией Николаевной, баронессой Вревской, и поселилась с мужем в недальнем от Тригорского Голубове.

В жизни Аннет, кроме встречи с Пушкиным, так и не было ничего.

Глубоко спрятав тайну уязвленного сердца, она жила в отдалении от поэта и ловила каждую весть о нем. Это она писала Наталье Николаевне после замужества Зизи:

«Как вздумалось вам ревновать мою сестру, дорогой друг мой? Если бы ваш муж и действительно любил сестру, как вам угодно непременно думать, настоящая минута не смывает ли все прошлое, которое теперь становится тенью, вызываемой одним воображением, и оставляет после себя менее следов, чем сон. Но вы – вы владеете действительностью и все будущее перед вами…»

Как гордилась тогда своим великодушием Аннет! Она, отвергнутая поэтом, вступилась за него и за Зизи. Но о себе никогда не произнесет ни слова.

В Тригорском после отъезда Пушкина все было полно для нее воспоминаний. К ним прибавились недоразумения с матерью. Прасковья Александровна, должно быть, не могла понять душевного состояния дочери. Аннет становилось так страшно, когда осенние дожди оплакивали вместе с ней ее судьбу, оплакивали долго, непрерывно, днем и ночью. Зимой, когда метель наметала высокие сугробы за окном, казалось, что ветер поет ей надгробную песнь. Приходила весна… Но лучше бы и никогда ее не было! Каждая вечерняя заря, каждое деревцо, зазеленевшее в парке, – все напоминало о невозвратном.