В час, когда взойдет луна - Хидзирико Сэймэй

…Из благодарности родилась радость — Игорь понимал психологический механизм, который тут заработал, это все равно что американский «keep smiling» — натяни на морду улыбку, заработает обратная связь и поднимется настроение. Благодари за простые вещи — и рано или поздно найдешь их стоящими благодарности. «Всего лишь самовнушение, дружок. Не обольщайся. Ты просто подключаешься к весёлому массовому психозу, которым здесь живут люди. Сознательно. Браво. Хороший ход. Ещё немножко — и будешь совсем как этот монах, который начал с профессорской кафедры, а кончил должностью сторожа при свинарнике».

Эти мысли не нравились Игорю, раздражали — и это тоже само по себе было хорошо. Он злился — значит, оживал.

Его побаивались в деревне — как побаиваются всех, кто гуляет преимущественно после темноты. Он знал: если бы не монахи — его быстренько тут оприходовали бы. И никого за это не осуждал — именно это он и заслужил по большому счету. Что ж, гордости у него никогда не было, это не открытие. Он жил милостью людей и нисколько этим не смущался — особенно когда находился среди семинаристов. Ребята были очень разные и очень славные, и это тоже было счастьем и удачей. Потому что когда вместо вялой приязни он ловил себя на злобе, желании уязвить или унизить, рассчитаться злом за поданную милостыню, он знал, что это — чужое. Что в него опять стучатся снаружи.

Ну, и окончательным толчком к пробуждению стала сестра Юля. Рыжеватое очкастое солнышко ростом метр шестьдесят и с комплекцией домовой мыши. Сгусток радости напряжением в пять тысяч вольт.

Она была первой, кто не совершил никакого усилия над собой, пожимая ему руку. Он очень ценил в доминиканцах и семинаристах это усилие по преодолению въевшегося уже в печенки рефлекторного страха. Но сестра Юля, кажется, просто не заметила, как холодна его ладонь.

— Вы Игорь, да? — только и спросила она.

— Да, я Игорь.

И всё.

Её присутствие действовало даже на сумрачного Ван Хельсинга как на катушку проволоки, попавшую в мощное магнитное поле. Игорь отчётливо понимал, что в этом поле высокого напряжения ему всё равно, что она преподает. Излагай она буддийскую доктрину — он бы впитывал с той же охотой. Лишь бы находиться в её обществе.

Однако близилось новое полнолуние — и… тут даже новообретенные чувства не помогали. Даже наоборот. Лунный свет проходил сквозь черепицу, дерево и камень, ощущался как давление и требовал, требовал, требовал…

Отпускало только в подвальной часовенке доминиканцев, перед вмурованным в стену сейфиком, рядом с которым все время горела лампа. Но Игорь не мог проводить там все время. «Почему вы мне не даёте? — сорвался он однажды. — Почему с этой формальностью нельзя покончить прямо сейчас — побрызгать на меня водичкой с соответствующей формулой и дать в зубы Хлеб, который — ладно, я уже согласен — не совсем хлеб? Это… несправедливо. Сволочи вы, а не христиане». Брат Михаил даже не ответил — Игорь сам понял, что сморозил глупость. Блудному псу Господню не помогла даже священническая благодать: ключи от выметенной комнаты Бог у себя не держит, возвращает хозяину, а уж как ими хозяин распорядится… Воля. Ему нужна воля — но где её взять?

За день до полнолуния сестра Юля объявила, что научила их всем основам веры, которые нужны для крещения и могут быть преподаны за две с половиной недели. Ван Хельсинг и Антон ушли, Игорь задержался. Она спросила:

— Игорь, вы говорили, что вам не нравятся церковные песни?

— Не все.

Она улыбнулась и вынула из кармана лепесток флеш-памяти.

— Здесь — мои любимые. Доминиканская Литургия — вы её ещё услышите вживую. Старые церковные — польские, испанские, английские… даже на иврите есть. Хотите?

— Да. Спасибо…

«Врёшь», — зазвенело под черепом. — «Чего ты на самом деле хочешь — так это взрезать её тощенькую шейку и напиться из этого певучего горлышка… А перед этим…»

Игорь обмер. В школьном кабинетике похолодало градусов на пятнадцать.

— Что с вами? — сестра Юля протянула руку. Игорь сместился метра на два.

— Не касайтесь меня, пожалуйста, — сказал он. — Вечер…

— Завтра — полнолуние… — сестра Юля сняла очки. — Мне так хотелось что-нибудь сделать для вас. Но я могу только молиться.

— Это много, — сказал Игорь, пятясь к дверям. — Спасибо.

«Ах, киска, ты можешь сделать для меня ещё кое-что… но тебе это не понравится…»

— Погодите, — сестра Юля завела руки за шею, расстегнула замочек и протянула Игорю серебряный образок на цепочке. — Это икона Божьей Матери Грузинской. Моя прабабушка была грузинка — я вам говорила?

— Какое совпадение. У меня дедушка грузин, — Игорь взял в ладонь серебряный медальончик, всмотрелся в темный овал искусной отливки, в блестящий на выпуклостях барельеф. Зачем-то добавил:

— Я не знал его. Он погиб даже раньше, чем мама родилась. Орор.

Металл был теплым. Игорь смотрел куда-то на макушку сестры Юли, потому что этот хотел смотреть на два холмика под серой трикотажной блузой.

— Я… пошел. До свидания, — он задом открыл дверь, развернулся и ссыпался по ступеням.

«Да. До очень скорого свидания…»

«Нет, нет… заткнись!»

«Брось. Ты сам понимаешь, что так и будет. Сколько бы ты ни скрипел зубами — Жажда возьмет свое. И монахов поблизости не будет. А впрочем, зачем ждать до завтра, когда тебя наверняка где-то запрут? Сейчас. Просто вернуться в кабинет. Монахиня. Целка».

— Ты в порядке? — Андрей караулил за дверью и верная трость была при нем. Игорь вздохнул с облегчением. Молодец Ван Хельсинг.

— Нет, — признался он. — Вот что, в одном этот сволочь прав: на волю мою полагаться — кур смешить. Так что мы пойдём вниз, а ты от меня не отходи. И ко мне не подходи. Потому что твоим профессиональным рефлексам, — фыркнул Игорь, — я тоже не доверяю.

— Так же нельзя, — сказал Андрей.

— Именно что нельзя. Поэтому. Ты завтра… дверь не запирай. И если я выскочу… проследи, чтобы не пошли клочки по закоулочкам. Потому что сейчас эта зараза просто разговаривает, а что она ещё в этом виде может, я без страховки выяснять не хочу.

— Но ведь работает же, — Эней мотнул головой в сторону концертного зала, где под занавесом была вмонтирована дарохранительница.

— Работает. Но я не хочу, как брат Михаил, быть привязанным к освященной земле. Я с вами собираюсь. И если нет…

— То будешь сидеть на освященной земле, — сквозь зубы сказал Эней. — Значит, такова твоя судьба — а мы дальше пойдем, и если сможем — вернемся как-нибудь, ещё попробуем.

— Договорились, — кисло усмехнулся Игорь.