В час, когда взойдет луна - Хидзирико Сэймэй

Сердце вдруг заколотилось. Это сейчас, думал он — только это и мог думать. Это сейчас со мной случится…

Конечно, никакого стеклянного моря не было — маленький, врытый в землю пластиковый бассейн-баптистерий, который Антон и Андрей сами же и готовили, отражал свет факелов. Антон растерянно огляделся в поисках своего воспреемника — а тот, как оказалось, уже стоял сбоку и похлопал Антона по плечу.

Дверi, кров'ю помазанi,Ангел смертi обминає,Ворогiв Червоне мореВ своїх водах поглинає…

В принципе, взрослый человек может обойтись и без крёстного — но мало кто отказывается скрепить узы дружбы Таинством, если есть такая возможность. Антон чувствовал себя очень неловко, прося Романа Викторовича быть его крёстным отцом — он ведь мог принять крещение и из рук епископа-врача. Но ему хотелось — одновременно с друзьями… Это само по себе не делало его католиком: как объяснил Костя, крестить может хоть неверующий, если нет священника — и он решился, оставаясь православным, принять католическое крещение. Ради праздника и друзей.

Роман Викторович поначалу расстроился — но согласился. Крёстным отцом Игоря выступил брат Михаил. Эней обратился к сестре Юле, чем несказанно удивил всех, так как, в отличие от Игоря, общался с ней совсем немного.

Им в общих чертах объяснили, как это будет — так что они разулись заранее и оставили возле своей «пенки» обувь, свитера и рубашки, с которыми было бы много возни. Теперь ночной холодок немного пробирал Антона сквозь легкую футболку. Не зная толком слов гимна, он только слегка шевелил губами за хором:

Ти, свята небеса жертва,Сили зла перемагаєш,Розриваєш пута смертi,До життя нас закликаєш.

Ось вони, молодi агнцi!Ось вони, що заспiвали «Аллiлуйя!»…

— Боишься немножко? — шепнул Антону на ухо отец Роман. Мальчик кивнул. — Правильно.

Отец Януш принял из рук министранта требник и начал задавать вопросы: веруешь ли в единого Бога? Веруешь ли в Божьего Сына, в Распятие и Воскресение? Веруешь ли в отпущение грехов и крещение? Отрекаешься ли от Сатаны и его дел?

— Верую, — повторял вместе с ребятами Антон, и слышал, как люди за его спиной повторяют свои крестильные обеты, — верую, верую… отрекаюсь… отрекаюсь…

Наконец, отец Януш жестом позвал его к бассейну. Первым. Что? Я? — молча изумился Антон. Почему я? Но отец Роман уже слегка подтолкнул его в спину. Антон подошел к воде и шагнул через бортик.

Вода оказалась теплой. Ну да, его же принимали, а не отталкивали… А что до холода и рыцарских бдений, то вокруг лежал такой мир, что ничего уже не нужно было выдумывать сверх.

Когда дошло до крещения, шалаш костра уже распался, и пламя осело в обугленные бревна. Ночной ветер прохватил холодом. Протянув руки, мальчик дал с себя стащить мокрую футболку, нырнул в бесформенную белую рубаху, поданную отцом Романом — и подставил голову, чтобы получить на шею крест. Брат Михаил набросил на плечи ещё и тонкое одеяло — тоже белое, и, на взгляд Антона, совершенно лишнее.

Следующим «во имя Отца и Сына и Святого Духа» трижды нырнул Эней. За ним — Игорь. Все по очереди угодили в объятия отца Романа и Кости. А потом просто-таки «пошли по рукам».

И радостный хор звенел вокруг:

Воскрес цар наш Христос,Воцарився наш Бог,Перемiг смертю смерть,Дав нам життя навiки![51]

Потом как-то незаметно все улеглось, министранты пошли по рядам за пожертвованиями, а троих новоокрещенных усадили на «пенку» в первом ряду. И через несколько минут началось, наконец, то, что все трое не раз видели — но до сих пор не делили со всеми. Епископ поднял руки над приготовленными на алтаре хлебом и вином:

— Молiться, брати та сестри, щоби мою и вашу жертву прийняв Господь…[52]

— Нехай Господь прийме жертву з рук твоїх… — ответила поляна. Игорь повторял вместе со всеми эти слова почти без звука. Этой минуты он ждал изо всех сил — и боялся. Но пока он не был крещен и не допускался к Причастию, этот страх существовал как бы сам по себе — а вот теперь он пронизал Игоря до костей. Каждый раз в момент Пресуществления — а он из всей четверки был единственным, кто посещал богослужение каждый день — ему казалось, что на алтаре лежит истерзанный человек. Так бывает в детстве, когда боковым зрением видишь чудовище — а посмотрев прямо, понимаешь, что оно состоит из стула, висящей на спинке одежды и отражения в дверце шкафа. Так и тут: стоило сфокусировать взгляд на алтаре, и было видно, что на дискосе маленькая пресная лепешка, вроде лаваша. А если скосить глаза…

«Анри, ты ходишь а-ля Месс? — Хожу. Крутой такой процесс…» И казалось ему, что язычники, обвиняя христиан в каннибализме, были… не совсем не правы. А Павел — так и совсем прав: это и в самом деле соблазн и безумие, и Он честно предупреждал. Он честно спрашивал: «Не хотите ли и вы отойти?»

«Нет, не хочу».

Игорь и в самом деле не отошел — только зажмурился. Это помогало.

— Ось Агнець Божий, який бере грiхи свiту. Блаженнi тi, що запрошенi до Його столу.[53]

— Господи, — сказал Игорь вместе со всеми. — Я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой. Но скажи только слово — и исцелится душа моя…

Он хотел остаться ещё на месте и помолиться, чтобы подойти к Чаше с последними, затеряться в толпе и не высовываться. Но через… минуту? секунду? — кто-то тронул его за плечо. Оказывается, новокрещёные должны были причащаться первыми.

Восемь священников с Чашами пошли в коленопреклоненную толпу — словно огромные белые птицы летели кормить птенцов.

— Тело и Кровь Христа, — сказал Костя, протягивая Игорю частицу лепешки, край которой был вымочен в золотом вине.

— Аминь, — севшим голосом ответил Игорь. И Бог перешагнул пропасть между Собой и своим творением.

Интермедия. Охота на ведьму

Из окошка номера в маленьком курортном пансиончике был виден Нойшванштайн, пылающий на закате как фарфоровый домик со свечой — впрочем, он был виден из окон любого пансиона в этих краях. Юноша у окна зажмурился от ненависти при виде этой красоты, растиражированной открытками.

Сегодня, после заката, ему предстояло быть в замке.

— Почему не теперь? — спросил он, стараясь не дать эмоциям прорваться ни в повышенном голосе, ни в интонации. Слишком долгое напряжение давало о себе знать. — Почему ты мне запрещаешь?

— Я не запрещаю, — мужчина в кресле у камина спокойно курил, запрокинув голову так, что «боцманская» борода смотрела чуть ли не в потолок. — Я разрешаю, но только в одном случае. Ты знаешь, в каком.