Любовь и другие диссонансы - Януш Вишневский

Она стала бояться ночей, они казались ей ужасными и прекрасными. Прекрасными — потому что Сергей спал, и она могла спокойно заниматься своими делами: вести дневник или просто бродить по квартире. Ужасными — потому что рано или поздно нужно было ложиться рядом и пытаться заснуть, потому что иначе на следующий день она будет чувствовать раздражение и усталость после бессонной ночи.

Иногда помогало чтение. Но когда в три или даже в пять утра она откладывала книгу, тревожные думы снова подступали, и она терла глаза, и тянулась за ингалятором — в надежде, что хотя бы сегодня не умрет.

Анна смирилась с мыслью о том, что ей предстоит так прожить всю оставшуюся жизнь: в непрестанной борьбе с депрессией. И боролась с ней, используя все известные рецепты: новая прическа, уборка, шопинг, вечеринка…

Недавно кто-то поведал ей о новом средстве от бессонницы: облиться прохладной водой и лечь, не вытираясь. Пока шла из ванной к кровати, Анна начинала дрожать, но потом забиралась под одеяло и — о радость! — минут через пятнадцать, как правило, действительно засыпала.

Теперь мучениям пришел конец — потому что она твердо знала, что скоро заглянет в глаза Струне. Они у него такие внимательные, такие печальные… Анна читает в них одни и те же вопросы: «Ты не уйдешь? Не бросишь меня? Никогда-никогда? Ты всегда будешь со мной? Точно?»

Последняя запись в ее дневнике:

Нет такой улицы, такого парка, моста, клуба, дома, вагона метро, кинотеатра, где бы не было твоей тени рядом, где бы я не скучала по тебе, не спорила с тобой, не плакала от обиды, не улыбалась тебе, не лежала рядом с тобой, глядя в небо, на траве, не перечитывала твоих писем, не просила тебя о чем-то, не спорила с тобой, не понимала и прощала, целовала и отпускала, не отворачивалась, не искала ответы, не строила планы на будущее, не кричала от боли, не молчала, не искала и находила тебе оправдание, обвиняя себя, не ездила кругами по городу, не пропускала свои остановки, не любила тебя до ненависти. Нет такого уголка моего мира, живого ли, придуманного, нет такой комнаты, где бы тебя не было со мной все эти годы.

Перечитала, закрыла дневник. Когда человек счастлив, ему нечего сказать.

— Боль — такая же неотъемлемая часть жизни, как счастье, — произнесла вслух. — Без ночи не будет дня. Я живая, я смеюсь, мне больно. У меня есть сердце, моя душа то поет, то плачет. Для классики — черный, белый, нейтральный серый — я слишком живая сейчас! Я пишу красным — и чернила беру в своих венах.

Она вспомнила о знаменитой Гале, Елене Дьяконовой, жене Сальвадора Дали. По многочисленным свидетельствам, Гала была из женщин, у которых чрезвычайно развит материнский инстинкт. Только направлен он был не на детей, а на мужчину. Как известно, свою единственную дочь Сесиль она не любила, посвятив себя Сальвадору Дали и его таланту. «Любовь — это дар, — подумала Анна. — И то, что она незаслуженная, только доказывает, что она настоящая».

Однажды перед Новым годом она, как всегда, смотрела по телевизору «Иронию судьбы, или С легким паром». Актеры рассказывали о пробах, съемках, о своих ролях, о том, что в фильм не вошло. А потом слово дали Рязанову. И он сказал: «Знаете, почему эта картина получилась? Потому что я в то время был очень сильно влюблен!»

«Со мной сейчас происходит то же самое, — поняла Анна. — Как же я не видела этого раньше! Чтобы все получалось — надо влюбиться!»

Впервые в жизни ей хотелось сделать что-то особенное для мужчины: заботиться о нем, купать его, ласкать, раствориться в нем. Эти желания давно поджидали ее, как забытые книги на полке.

Анна давно мечтала съездить в Петербург и побывать в Царском Селе. Еще в Орле, школьницей, много читала о нем, а дедушка рассказывал ей про лицеистов. Там, в Царском Селе, училась Анна Ахматова. Она была прекрасной пловчихой, ее даже называли наядой, и там она познакомилась с Николаем Гумилевым.

Анне захотелось поехать туда со Струной. Она набрала знакомые семь цифр.

— Марина Петровна, доброе утро! Как вы?

— Все хорошо Анечка. У вас что-то случилось? — спросила Марина Петровна.

— Марина Петровна, дорогая, я себя неважно чувствую, наверное, устала. Возьму больничный на несколько дней. Передайте, пожалуйста, Виталию Семеновичу, — уверенно лгала Анна впервые в жизни, и совершенно из-за этого не переживала.

— Конечно Анечка, главное поправляйтесь. Может быть, вам что-то нужно?

— Нет-нет, спасибо!

Повесила трубку. Открыла шкаф. Достала любимую красную блузку. Струне должен нравиться красный цвет, в нем есть и агрессия и застенчивость, словно в изысканном коктейле. Натянула узкие джинсы. С радостью отметила, что похудела. Сварила себе чашку крепкого кофе. Есть не хотелось, даже наоборот, чуть-чуть подташнивало. Бросила в сумку томик Ахматовой, доставшийся от дедушки.

Анна была уверена, что поступает правильно. Она заедет сейчас за Струной, и они направятся в аэропорт, чтобы улететь ближайшим самолетом в Санкт-Петербург. А от Пулково до Царского Села рукой подать.

Провела по губам яркой помадой, брызнув любимые «Шанель» на шею и запястья, и громко хлопнула дверью, словно прощаясь со своим прошлым.

Подумать только! Духи существуют с 1920 года и по-прежнему несут на себе отпечаток новизны — и таланта. До Шанель никому не приходило в голову отказаться от цветочных запахов: женщины благоухали гелиотропом, гарденией, жасмином или розой, а смеси запахов, даже самые резкие, моментально выдыхались. Ее духи были революционны не только по запаху, но и по его долговечности. Но свою маленькую революцию Шанель совершила — Анна была в этом убеждена — благодаря любви. У нее был тогда роман с великим князем Дмитрием Павловичем, а Эрнест Бо, химик-парфюмер, разработавший для нее эту формулу, юность провел в Санкт-Петербурге при царском дворе, где служил его отец.

С удовольствием вдохнула аромат. Струне он наверняка знаком и не может не нравиться.

Легко запрыгнула в машину. Она испытывала такое сильное возбуждение, словно недавно стала женщиной и только что узнала, что такое оргазм.

Поставила диск Андреа Бочелли, подарок Марины Петровны. Анна знала, что Бочелли ослеп еще мальчишкой, после игры в футбол, где получил небольшую травму: эта травма усугубила проблемы со зрением, которые он испытывал с раннего детства. Его призванием стала музыка, в которой он наиболее полно мог выразить себя и всю гамму нерастраченных чувств.

Вскоре Анна подъехала к отелю, где жил Струна. Узнала у портье, в каком он номере.

«Пятьсот пятнадцать — снова пятерки, значит, все будет хорошо», — решила она.

За этой дверью начинается ее новая жизнь, новое дыхание.

Робко стучит. Дверь отворяется. Небритый, серьезный Струна на пороге. Поцелуй, дерзкий и нежный одновременно.

Кожаный диван, на котором Анна, сбросив одежды, улетает в другие миры.

Ее послушное тело движется ритмично — она прижимается грудью к груди Струны, разводит и сводит бедра, откидывается на спину, ее губы открываются и принимают в себя все — его плоть, его палец, его язык. Она закусывает нижнюю губу и дышит прерывисто, выгибая узкую спину. Ее тело ведет себя правильно, но голова — ах, голова! Она улетает на далекий удивительный остров, она так давно мечтала об этом, и теперь появился человек, он украл ее голову, украл ее сердце — и это настоящее счастье.

Придя в себя, уткнувшись ему в шею, вдыхает его запах.

— Я хочу показать тебе Петербург, вернее, Царское Село. Поедешь со мной? — прошептала с дрожью в голосе.

Он молча поцеловал ей пальцы. Потом тихо спросил:

— Ты уверена, что можешь… оставить свой дом и вот так, запросто, поехать со мной в Петербург?

— Не знаю, Струна, — ответила она, — я уже несколько дней ни в чем не уверена. Но точно знаю одно: я хочу быть с тобой. Именно там и именно с тобой. Ты согласен?

Они выпили кофе сели в машину. Струна был в голубой водолазке, которая очень шла к его глазам. По дороге в аэропорт им пришлось несколько раз сворачивать на обочину: они целовались — так самозабвенно, словно от этого зависела их жизнь.

Струна гладил ее грудь. Для нее в этот момент все было связано с ним, с его руками, голосом. Она забыла о приличиях и жаждала соединиться с ним немедленно. Она стонала и кусала себе руки, затихала и плакала, и снова отдавалась.

Они стали единым целым. Двухголовым существом с четырьмя ногами и руками. Сиамскими близнецами. Она никогда не любила свое тело, но их общее тело нельзя было не любить. Он источало аромат манго, его сок был медом, карамелью, густыми сливками из молока лучших голландских коров. Четыре бедра, сорок пальцев, губы, лица. Анна шептала, задыхаясь, слова Суламифь: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви».

— Мы ведь знали друг друга тысячу лет, — говорит Анна.