Любовь и другие диссонансы - Януш Вишневский

Всё это продолжалось не более минуты. Свет померк, истекающее золотом облако смешалось с другими, обыкновенными.

— Вы видели?! — дрожащим голосом спросила Анна.

— Что? — деловито переспросил Сергей.

Анна вышла из кухни. Разумеется, для него этот свет, это знамение ничего не значит…

Анна села в кресло, протянула руку за дневником. Торопливо записала:

Попробуй полюбить меня всякую — некрасивую, крикливую и плачущую, какой я становлюсь, когда брожу по темным закоулкам памяти, где как попало свалены накрытые пыльной черной материей ящики плохих мыслей и гадких поступков, грубо сколоченные, с острыми углами, и натыкаюсь на них, и расшибаю лоб и пальцы на ногах, и ругаюсь сквозь зубы… Ты думаешь, я хорошая, а на самом деле я разная: злая, несправедливая, несчастная. Легко любить красивых, а вот если такую? Узнай, каково это — волочить по ступенькам обмякающее тело, ступая наугад в пустоту и не находя опоры, когда я то цепляюсь за твою руку, чтобы не упасть, то отпихиваю тебя и сползаю по стене. Нужна ли я тебе такая, хочешь ли ты видеть, как я падаю на кровать лицом вниз и комкаю подушку, слышать, как я, засыпая, хрипло дышу, как у меня запекаются губы, а язык становится шершавым? Ты предложишь мне выпить воды, а я потянусь за ингалятором, чтобы впрыснуть яд в свое пересохшее горло. Но мои губы по-прежнему остаются сухими, и я слышу собственное тяжелое дыхание, и чувствую во рту горечь, и где-то на краю сознания что-то стучит, и этот стук превращается в ночной дождь за окном.

Через два дня он прольется на тебя, коснется твоего лица прохладными тонкими пальцами, и если я сейчас ухвачусь за водяные струны, натянутые между небом и землей, то всего через два дня, через два долгих, бесконечных дня смогу прижаться к твоему телу, одетому в ночной дождь, приникну к тебе губами и буду, захлебываясь счастьем, пить серебряную влагу, заполнившую ямки твоих ключиц.

— Уже через день, — прошептала Анна и повторила еще раз, — остались один день и одна ночь! Пожалуйста, приснись мне…

За завтраком я едва смог проглотить кусок булки. Будучи возбужден, я всегда терял аппетит. Иоанна как-то сказала с улыбкой: «Это помогает тебе сохранить фигуру».

Чего я ждал от сегодняшнего дня? Списка фамилий и адресов всех женщин по имени Дарья, которые посещали архив. Больше ничего. Но что я буду делать, получив его? Да и нужен ли он мне? Лишь одно я знал наверняка — что хочу снова встретиться с женщиной, которая подарила мне проигрыватель, пластинку Высоцкого и свой шейный платок, который всю ночь благоухал на моей подушке.

Когда я был чем-то возбужден или обеспокоен, я терял не только аппетит, но и чувство времени. Поэтому вышел из гостиницы около семи утра. Метро уже работало, и у здания архива я оказался задолго до открытия. Чтобы убить время, решил прогуляться по одной из соседних улочек. Мне не хотелось, чтобы Анна, подъехав к архиву, заметила меня и догадалась о моем нетерпении, о нетерпении юноши перед первым свиданием.

Архив, если верить табличке у входа, открывался в девять. Около половины девятого к зданию подъехал небольшой серебристый автомобиль. Охранник открыл ворота, ведущие на стоянку. Из автомобиля вышла женщина в белом платье в крупный красный горошек и темных очках. Ее волосы были заплетены в косу и перевязаны длинной белой лентой, на ногах — короткие красные сапожки. Она открыла пассажирскую дверцу и достала длинный черный плащ с большими белыми пуговицами и несимметричными накладными карманами: один — темно-серый, с черным узором, второй — белый, с бахромой, как на рваных джинсах. Потом взяла белую сумочку и торопливо направилась к лестнице, ведущей в архив. Охранник открыл перед ней дверь, слегка поклонившись.

Это была Анна…

Я выждал еще несколько минут и тоже направился к дверям архива. Охранник у входа узнал меня. Рыжая девушка за компьютером — тоже. Не успел я поздороваться, как она положила на барьер, отделяющий приемную от внутреннего помещения, пластиковую папку и сообщила:

— Наш архив за последние четыре года посетило восемнадцать женщин по имени Дарья. Большинство из них проживали тогда в Москве или области. И только четыре приезжие — одна из Латвии, две с Украины и одна из Финляндии.

Я принялся медленно перебирать страницы. Имена и фамилии, даты рождения, номера паспортов, адреса…

— Думаю, для вас важнее всего даты рождения. Сколько может быть лет этой… вашей Дарье? — спросила она.

— Точно не знаю, но, скорее всего, она примерно вашего возраста. Спасибо большое за все, что вы для меня сделали. И передайте, пожалуйста, мою благодарность господину директору, — сказал я.

Свернув папку в рулон, я попытался засунуть ее в карман пиджака.

— Вам еще нужно подписать бумагу о неразглашении полученных данных, — предупредила девушка. — Таковы правила.

— Конечно. Я понимаю.

— Бланк документа у Анны Борисовны. Второй этаж, вторая дверь слева.

Дверь была приоткрыта. Я постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

— А, это вы, — сказала Анна, поднимая голову от бумаг на столе и изображая удивление. Она машинально поправила прическу, положила на стол ручку. — Маша все для вас приготовила, не так ли?

— Да, — кивнул я, — но она сказала, что мне нужно расписаться в каком-то документе, без которого…

— Да-да, это так, — перебила она на полуслове, вставая из-за стола.

И медленно направилась в мою сторону. Солнечные лучи, проникавшие в комнату сквозь зарешеченное окно, освещали ее лицо и фигуру, заставляя меня щуриться. Красные горошины на платье казались пятнами крови. Она остановилась совсем близко, взяла ленту в своей косе, нежно погладила ее пальцами, поднесла к губам и поцеловала, потом скомкала и прижала к щеке, глядя мне в глаза. И шепотом, но очень решительно проговорила:

— Такие тут правила, господин Струна. Я много думала о вас. Вы должны подписать этот документ. Мне вас не хватало. Это обязательно, когда дело касается ныне живущих людей. Я скучала по вас, очень скучала. Мы обязаны соблюдать конфиденциальность. Из-за вас я перечитывала в воскресенье Есенина. Подписав этот документ, вы обязуетесь не распространять полученную информацию. И еще плакала, слушая музыку. Наш архив — государственное учреждение. А потом, знаете, вы мне приснились…

Она замолчала, выпустила из рук косу и опустила голову. Я нежно прикоснулся к ее лбу и волосам.

— Проигрыватель уже остыл, когда я его обнаружил, но ваш платок все еще хранил ваш запах. И сегодня ночью лежал на моей подушке. Вы доставили мне так много радости. Я хотел позвонить вам и рассказать об этом, но потерял ваш номер телефона… тот, что был написан на бутылке. Это запутанная история…

— Я все равно не взяла бы трубку. Это тоже запутанная история, — сказала она с улыбкой, отстраняясь.

— У вас найдется для меня сегодня немного времени? — спросил я.

— Я не была уверена, что вы захотите снова побродить по Москве, но на всякий случай предупредила директора, что сегодня уйду пораньше. Если честно, я даже взяла на сегодня отгул, чтобы побыть с вами. Если у вас нет других планов, мы можем уйти прямо сейчас. И если поторопимся, то успеем туда, где вам наверняка понравится, — добавила она, взглянув на часы.

Потом вернулась к компьютеру, отправила на печать какой-то документ, вынув из принтера, положила его передо мной на стол и протянула мне ручку:

— Подпишите, пожалуйста. Маше будет спокойнее…

Внизу Анна сказала рыжей девушке пару слов, и мы вышли.

Утро наконец наступило. Всю ночь она отсчитывала минуты и секунды. Открывала глаза и вновь погружалась в дремоту. Перед глазами стояло его лицо. Он курил и внимательно смотрел на нее, словно изучая каждую черточку.

Томление наполнило тяжестью тело. Анна подошла к окну и распахнула его. Поздней весной, когда зелень молодой листвы и разноцветье городских клумб уже вступили в свои права, запах земли, особенно по утрам, был острым и свежим.

Весной земля пахнет по-особому — это не песочный запах раскаленной летним зноем почвы, от которого першит в горле, не грибной осенний дух, не зимняя стылая безжизненность — нет, весенняя земля пахнет как новорожденный младенец, впервые сделавший самостоятельный вдох, а околоплодные талые воды уносят колкие льдинки и мусор зимнего последа.

Анна прошла на кухню, включила радио, залила кипятком овсяные хлопья. Нужно приготовить Сергею завтрак. Дикторы шутили, перебивая друг друга. Она улыбнулась. Ее не раздражали ни их не всегда удачные шутки, ни навязчивая реклама. Она готова была полюбить весь мир и принять его таким, какой он есть. Ей хотелось обнять его, так много тепла и любви ощущала она в себе. Даже недовольный голос Сергея не испортил настроения.