Обнаров - Наталья Троицкая

Он протянул ей руку, точно приглашая следовать за собой. Кира гордо вскинула голову, точно празднуя победу. Он сорвал с нее плед, оттеснил к парапету.

– Да! Да, котик! Возьми меня! Возьми прямо здесь, сейчас! – шептала она и страстно целовала его. – Ты только мой. Мой… Мой…

Жестко, вульгарно, рывком он прижал ее к себе, прижал так сильно, что Кира вскрикнула.

– Нравится? – заботливо осведомился он.

Растерянная, Кира не нашлась, что ответить. Обнаров схватил ее за шею, сжал пальцы. Кира захрипела, судорожно рванулась, тщетно пытаясь освободиться.

– Душить меня не надо, девочка! Бесит! – сквозь зубы, пристально глядя в ее застывшие глаза, произнес он. – Дышать хочу, свободно. Поняла?!

Он внезапно разжал объятия, и, потеряв равновесие, Кира упала на асфальт.

Холодным, неживым взглядом Обнаров наблюдал, как, запутавшись в складках вечернего платья, Кира неуклюже пытается подняться, как она с искаженным от гнева лицом что-то кричит ему и как убегает навстречу зеленому огоньку такси.

Обнаров поднял с тротуара плед, пошел к машине. Положив плед на заднее сиденье, он сел за руль, мгновение помедлил, потом плавно тронул с места, против правил развернулся на пятачке перед мостом и поехал в Москву, к сыну.

Сразу после обхода доктор Анатолий Борисович Михайлович писал в истории болезни Таисии Ковалевой:

«…12 сентября 2005 года. Через неделю после начала 05.09.2005 второй фазы индукции ремиссии у больной развилась глубокая анемия. Гемоглобин упал до критических цифр (50 г/л). Состояние больной ухудшилось. Выраженная бледность кожных покровов, слизистых оболочек. Развивается геморрагический синдром – мелкие кровоизлияния на коже рук, живота, дважды носовое кровотечение. Назначить переливание эритроцитарной массы [48] и донорской крови. Химиотерапию лейкоза не прерывать…»

Вошла медсестра.

– Доктор Михайлович, извините. Я дозвонилась до супруга Ковалевой, он решает вопрос с вылетом и перезвонит вам через десять минут.

Врач отложил ручку, снял очки, пальцами сдавил веки.

– Хорошо. На вторую половину дня готовьте Ковалеву к прямому переливанию донорской крови.

– Вы нашли еще одного донора?!

Михайлович кивнул.

12 сентября в театр в день сбора труппы перед началом нового 111-го сезона Обнаров приехал первым, почти одновременно с худруком Олегом Ефимовичем Севастьяновым.

– Ранняя вы пташка, ранняя, Константин Сергеевич! – довольно ворковал Севастьянов, пожимая Обнарову руку. – Говорят, кто рано встает, тому Бог идет навстречу. Вот мы с тобою, Костя, встали рано, а остальные наши коллеги еще утренний сон видят, – он сделал хитрую кошачью морду, ткнул Обнарова пальцем в бок и, прыснув от смеха, заключил: – Так ведь и проспят весь сезон!

По пустому гулкому коридору они прошли в кабинет, на двери которого красовалась табличка: «Художественный руководитель, директор театра народный артист СССР Севастьянов Олег Ефимович».

– Проходи, садись.

Севастьянов бросил плащ в кресло, тонкий кожаный портфель положил на рабочий стол. Однако сам за рабочий стол не сел, а, обойдя длинный стол для совещаний, сел рядом с Обнаровым. Какое-то время он угрюмо молчал, расстроенно качая крупной седой головой, потом придавил руку Обнарова своей тяжелой теплой рукой.

– Костя, ты, главное, веры не теряй. Наши вторые половинки, они ох как чувствуют наш настрой! Ничего, организм молодой, выкарабкается. У тебя теперь сын. Жить эгоистом, чтобы только на эмоциях, не имеешь права. Да, не мне тебя успокаивать. Не умею я. Давай к тому, что могу и умею. Лечение, как я понимаю, платное. От театра материальную помощь послезавтра получишь, но сумма будет не ахти, не взыщи.

– Спасибо.

– Да за что спасибо-то? Тебе спасибо, что держишься. Другой бы давно в запой… Тебе тут без меня спектаклей на полтора месяца чередой понаставили. Я половину сегодня уберу. Симонец на тебя с самого начала косо смотрит. Петр Миронович ведь у нас только считать умеет. Считает он хорошо. В актерской шкуре, жаль, не был. Ну, а вторую половину изволь отработать. Я тебя заставить не могу, Костя. В связи с болезнью жены и необходимостью ухода за новорожденным сыном ты имеешь полное законное право взять отпуск по уходу за ребенком. Поэтому я тебя прошу. Если ты уйдешь, уйдут пять названий, самых кассовых. Сразу ввести замену мы не сможем. Это месяца четыре нервотрепки и репетиций. Это больно ударит по театру. Заменить тебя сложно. Зритель-то ходит смотреть на тебя! Но выбирай сам. Работа – это одно, а ребенок, жена – совсем другое. Я пойму и приму с уважением твое решение.

– Спасибо, Олег Ефимович. Я отработаю половину спектаклей.

Севастьянов расцвел в довольной улыбке.

– Вот это говорит Актер! С большой буквы.

– На фоне похвалы, Олег Ефимович, я просил бы вас отпустить меня на два дня. Мне срочно нужно быть в Хайфе. Мне врач звонил. Жене стало хуже. Я уже и билет заказал. Самолет через три часа.

– У тебя когда спектакль?

– Завтра.

Севастьянов тяжело вздохнул.

– На завтра у нас правительственная бронь. Костя, отменить спектакль я не могу. Его придут смотреть «шишки» из «большой восьмерки». Будут главы Великобритании, Германии, Италии, Франции, Канады, Японии, Соединенных Штатов. От России будет или Сам, или Премьер. Заменить спектакль я не имею права, заявка именно на «Оду нищим».

Обнаров грустно улыбнулся.

– Таечка, милая моя, как ты?

Обнаров улыбнулся, склонился к жене и сквозь стерильную маску легкими невесомыми поцелуями стал покрывать ее исхудавшее белое лицо и тонкие, точно восковые руки. Он погладил ее по голове. Теперь на голове была повязана белая тонкая косынка, чтобы скрыть выпадение волос от химиотерапии. На руках, на шее, как проявление геморрагического синдрома при острой анемии, были отчетливо видны кровоподтеки. Очевидно, кровоподтеки были и на теле. Ему показалось, она еще больше похудела, хотя больше уже, наверное, просто невозможно. Кожа была бледной, словно в теле не осталось ни единой кровиночки.

– Я устала, – едва слышно прошептала жена. – Я не могу больше. Я хочу умереть. Прости меня…

Из ее глаз выкатились слезинки и заскользили вниз, по щекам, а за ними еще, еще и еще. Она смотрела на него и плакала, и этот безмолвный плач разрывал душу.

– Извините, нам пора, – сказала одна из трех вошедших медсестер. – Господин Ковалев, пожалуйста, пройдите за медсестрой в соседнее помещение.

Он улыбнулся жене, сжал ее руку.

– Мы сейчас увидимся опять. Я буду с тобой, пока тебе не станет лучше.

Тая безучастно повернула голову к стене и закрыла глаза.