Обнаров - Наталья Троицкая

– Ты не серьезно…

Отчаяние, бессилие, помноженные на страдание и усталость, сделали свое дело. В его глазах сверкнули слезы. Он сдался. Он перестал наступать. Он встал на колени перед кроватью жены, обреченно склонил голову.

– Я на коленях тебя прошу. За себя и за сына. Я просто больше не знаю, как тебя убедить.

Она скорбно прикрыла рот рукой, точно видела впервые его таким, точно стыдилась этой его откровенности. Она отвернулась к стене, закрыла глаза, замерла. Время шло. Минута, другая, десятая… От бессилия Обнаров закрыл лицо руками и, сжавшись, скорчившись, точно от хорошего удара, беззвучно заплакал.

В какой-то момент он почувствовал, как жена коснулась его руки.

– Когда прилетишь в следующий раз, привези мне кусочек нашего хлебушка. Хлебушка нашего хочется…

Он кивнул.

У выхода из VIP-терминала к нему подошел инспектор ДПС. Это был розовощекий крепыш лет двадцати пяти.

– Обнаров Константин Сергеевич? – на всякий случай уточнил инспектор.

– Ну пи…ц! Еще и машину угнали. Уж больно вы оперативно информируете. Дайте хоть лоб перекрестить!

Он посмотрел на часы, еще раз выругался. Было ясно, что с машиной или без, но на спектакль он все равно опоздает.

Инспектор козырнул.

– Инспектор ДПС Антипов. Мне поручено доставить вас в театр.

– Кем поручено? – не понял Обнаров.

– Да я не знаю, кто это решил, – смущенно пожал плечами инспектор. – Мне старший смены передал: встретить вас и доставить в театр.

– Очень кстати. Ну, что ж вы стоите? Доставляйте!

– Так багаж…

– У меня нет багажа.

В час-пик МКАД был забит до предела. Пробирались между разделительными бетонными заграждениями и пятой полосой, включив мигалки и сирену. У служебного входа театра Обнаров был только в восемнадцать пятьдесят, когда зрители уже начали заполнять зал.

На входе Обнарова остановили двое в штатском.

– Сумку откройте, пожалуйста, – вежливо предложил один из них.

– Руки поднимите, пожалуйста, мы всех на предмет оружия досматриваем, – предложил другой.

– Да пропустите его, черт бы вас побрал! Это наш ведущий актер, на которого ваши боссы посмотреть пришли. Он же загримироваться не успеет!

Симонец взял Обнарова за руку у локтя и повел за собой по коридору.

– Константин Сергеевич, я, конечно, все могу понять, но вашего безответственного отношения к сегодняшнему спектаклю…

Поморщившись от боли, Обнаров высвободил руку.

– Да не трогаю я вас! Все такие чувствительные стали. Один я – черствое дерьмо! Идите, гримируйтесь. После спектакля объяснительную напишете.

Зазвонил телефон.

– Да. Да, мам, прилетел, – сказал в трубку Обнаров. – Все нормально. Нормально, говорю! Егор как? Я понял. Я перезвоню сразу после спектакля.

В гримерке его ждала художник-гример.

– Здравствуйте, Нона Иосифовна. Сегодня не я к вам, а вы ко мне?

– Здравствуйте, Константин Сергеевич. Куда же вы пропали? Все про вас спрашивают. Севастьянов хотел вас высоким гостям представить. Садитесь скорее. Через пять минут начало. Ну, да, у вас выход не сразу. Успеем.

Обнаров сел в кресло, закрыл глаза. Было хреново. Сердце билось, точно напуганное, перед глазами плыли радужные круги, холодный липкий пот струился по голове, по шее за ушами, по спине. С подлокотника он взял полотенце, вытер лицо и шею.

– Извините.

– Вы тоже нервничаете? – улыбнулась Нона Иосифовна. – Ой, я прямо вся сегодня на нервах! Даже руки дрожат.

Обнаров усмехнулся, дотянулся до бутылки с водой, стоявшей на столике, сделал несколько больших глотков.

– Тончик потемнее мне сегодня положите.

– Да я уж поняла. Больно бледный вы. А все нервы…

– Здорово, Старый! – Сергей Беспалов хлопнул Обнарова по плечу. – Ну что, сегодня мы шуты у трона королей?

На Беспалове был строгий черный костюм, но вместо полагающейся белой рубашки из-под пиджака выглядывала грязная, разодранная в нескольких местах майка, а на голой шее красовалась черная атласная бабочка.

– Весь театр на ушах. Севастьянов устроил фуршет в малом зале. Расточает комплименты супругам президентов, ужом вокруг них вьется. Симонец лично обнюхал каждого актера, угрожал придушить, если учует запах спиртного. Серебряков час назад устроил взбучку звукорежиссеру за то, что микрофоны фонят. Чего тут было, вспомнить страшно! Чонышев под угрозой увольнения запретил контролершам и гардеробщицам делать угрюмые лица, сейчас, говорят, ходит, проверяет.

– Константин Сергеевич, давайте глазки подрисуем, – сказала гримерша.

– Давайте. И хватит. Все. Отпустите меня.

– Да-да, одна минуточка.

По внутренней радиотрансляционной сети зазвучали первые такты увертюры, которой начинался спектакль. Под увертюру пополз, распахнулся занавес.

Обнаров поднялся, тряхнул головой. Картинка медленно поплыла и закачалась. Он снял с вешалки костюм и, сделав над собой усилие, стал одеваться.

– Костя, ты чего, пьяный что ли? – понизив голос, спросил Беспалов.

Обнаров искоса глянул на него.

В наплечную кобуру под руку слева он вложил пистолет, надел белые перчатки, на плечи накинул широкую накидку-плащ. По задумке режиссера этот плащ, как огромное черное крыло, должен развеваться над зрительным залом в момент первого появления Головореза Мэтью, который по наклонной закрепленной над залом лонже, подобно огромной черной птице, с десятиметровой высоты спускается-парит через весь зрительный зал на сцену и приземляется как раз там, где в руках проходимца Ганса трепещет новая добыча – прекрасная аристократка Елена.

Обнаров оглядел себя с ног до головы, надел микрофон.

В отличие от своего дружка Ганса Головорез Мэтью был одет исключительно роскошно, как и подобает по происхождению аристократу, по судьбе предводителю шайки головорезов – Дубровскому в немецком варианте: дорогой черный костюм, белоснежная рубашка, шелковый галстук, начищенные туфли.

– Серый, ты, пожалуйста, со шпагами без импровизаций. Мне бы сегодня на ногах устоять. Еще. Когда мы с мостков по лестнице подниматься будем, иди рядом. Боюсь, сегодня с этих узких ступенек я навернусь. У меня плывет все.

Беспалов смотрел на друга испуганными глазами.

– Костик, что, Тая умерла?

Обнаров вздрогнул.

– Что ты говоришь такое?! Просто дважды, вчера и сегодня, у меня брали кровь для нее. Прямое переливание. Препротивная процедура, скажу я тебе, с еще более омерзительными последствиями. Отсюда слабость. Как летел, как сюда ехал, ни хрена не помню! Помню, какой-то сопливый дэпээсник меня из машины тащит, а я сплю на ходу.

– У сцены врачи дежурят. Я сейчас позову.

– Не надо! – дрожащей рукой он ухватился за спинку стула, потом оперся на нее руками, склонился, зажмурился. – Серый, не в службу, а в дружбу. У меня пачка сока гранатового в сумке, плесни в стакан, а то подохну.