Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович

Второй раз в своей жизни Лада захмелела от вина и от новой обстановки, в которой находилась. Робко войдя в квартиру Братишки, она через полтора часа уже успела так освоиться, что на какой-то миг почувствовала себя хозяйкой, взрослой и самостоятельной. Ей это было приятно. Она не очень противилась, когда Дима ее поцеловал. Ее охватило чувство, которое она не в состоянии была выразить. Она не то что хотела дать волю инстинктам, а просто с тайным любопытством желала новых, не изведанных ею ощущений, о которых читала в популярном молодежном журнале. И именно не свои, а чужие слова она сказала заплетающимся языком, когда Дима притворился обиженным:

- Хорошо, я буду твоей…

Потом Лада плакала, ненавидя его и презирая себя. Настойчиво спрашивала, глядя сквозь слезы в его холодные глаза:

- Ты любишь меня? Дима?

- Поздновато спрашиваешь: надо было чуть пораньше, - цинично бросил он.

Что-то зловещее было и в его словах, и во взгляде. И Лада почувствовала себя маленькой, беспомощной и беззащитной.

Зазвонил телефон. Дима снял трубку. Ефим Поповин напоминал:

- У тебя включен телевизор?

- Нет, а что?

- Как что? Ты забыл?!! Забыл, что через час увидишь меня на голубом экране? Кстати, напомни и своему родителю, скажи, что выступает твой шеф, доцент из университета. Он таки на даче? Ну позвони ему туда и напомни, пусть немедленно включит телевизор. Будь здоров, звони и не пропадай. Ты мне в эти дни понадобишься.

Пока Дима разговаривал по телефону с Поповиным, а затем с отцом, Лада, не простясь и оставив "Юность", тихо исчезла. Дима не удивился и тем более не огорчился.

Ефим Поповин не мог жить без коммерческих махинаций. Казалось бы, что человеку еще надо? Все есть: квартира, дача, машина, должность директора коммерческого склада стройматериалов, кругленькая сумма на черный день. И все-таки чего-то ему недоставало для полноты счастья - быть может, еще одной тысячи и… славы.

Однажды он прочитал на последней странице "Известий" лаконичное объявление: "Инюрколлегия по наследственным делам разыскивает по делу Михаила Гершберга его сына Павла Николаенко". Прочитал и ахнул, осененный грандиозной мыслью.

- Послушай, Хол, - спросил он присутствовавшего при сем Мусу Мухтасипова, - твоего дружка Николаенко Пашкой звать?

- Ну допустим.

- Срочно тащи его ко мне.

- На предмет?

- На, читай, - и он сунул под нос Мусы "Известия". - Ты можешь стать миллионером.

Муса был сообразительный парень по части "комбинаций", пожалуй, даже превосходил самого Поповина. Он сразу разгадал "идею" Ефима Евсеевича. Скорчив физиономию, он обронил:

- Ничего не выйдет: наследство Михаила Гершберга вы не получите.

- Ты уверен?

- Пашкиного отца зовут не Михаил, а Тарас. Это раз. Пашкина фамилия оканчивается на "в" - Николаенков. А вам нужна голенькая, без этого дурацкого "в". Это два. И, наконец, Пашкин отец жив и работает в каком-то НИИ. Это три.

- Отпадает, - сокрушенно вздохнул Поповин, облизывая свои мясистые облезлые губы. - Считай, что миллион с тобой упустили.

- Зачем вам миллион? - Лисья мордочка Мусы вытянулась, в хитрых глазках заиграли огоньки. - Вам что, мало?

- С меня хватит. Я могу и на зарплату прожить. И живу. О тебе забочусь и о твоих дружках. Где Дин? Что-то его давно не видно.

Читая в газетах о героях Отечественной войны, имена и подвиги которых стали известны людям только теперь, Поповин с завистью думал: а ведь я тоже воевал. С самого первого дня, с первой минуты. Почему ж обо мне не пишут, почему не награждают? И он решил добиваться восстановления справедливости. Да, в роковое утро 22 июня сорок первого года рядовой Ефим Поповин вместе со старшим пограничного наряда поваром Матвеевым был на границе и сделал первый выстрел по фашистам. Поповин струсил, бой с фашистами вел Матвеев, пока не был ранен. Тогда Поповин, посоветовав Матвееву сдаваться в плен, бросил товарища и убежал на заставу, где доложил лейтенанту Глебову о своих "подвигах" и о том, что Матвеев убит. Он был уверен, что фашисты прикончат раненого пограничника. После войны Ефим Поповин, чтобы удостовериться в точности своего предположения, поехал на родину Матвеева, в Ярославскую область, и там окольным путем узнал: Матвеев не вернулся с войны. Родные и близкие считают, что он погиб в первом бою на границе. Поповин торжествовал: единственный свидетель унес на тот свет правду о предательстве Ефима Поповина.

Но это было не совсем так. Два пограничника пятой заставы встретились в фашистском плену: Матвеев и Федин. Первый рассказал второму о трусости Поповина, Леон Федин, бежавший затем из лагеря военнопленных; сообщил о Поповине Глебову и Ефремову. Поповин же не знал этого, поэтому действовал напористо, расчищая себе путь к воинской славе. Прежде всего, на чистом пожелтевшем листке, вырванном из старой, довоенной тетради, Ефим простым карандашом написал:

"Дорогие товарищи! Родина, братья и друзья!

К вам обращается комсомолец, пограничник Поповин Ефим Евсеевич в свой предсмертный час. На пятой заставе, которой командовал лейтенант Глебов, я со своим другом Матвеевым встретил огнем десанты врага. Свыше десяти гитлеровцев мы уничтожили в первые минуты войны гранатами и винтовками. Матвеев погиб, а я через кольцо врага прорвался на заставу. Лейтенант Глебов послал меня с донесением в штаб отряда. Я пробирался по территории, захваченной врагом. Я пробирался вдоль шоссе, по которому шли колонны немцев. Недалеко от деревни Городище возле взорванного через речку моста я подошел к самому шоссе и стал ждать в кустах. Тут густой лес подходит к дороге. Колонна немецких машин остановилась у моста. В кузовах грузовиков много солдат. Я бросил две гранаты в две машины, в самую гущу. А потом стал в упор расстреливать других из автомата. Около сотни вражеских солдат и офицеров нашли себе могилу на шоссе у взорванного моста. Мне удалось благополучно скрыться в лесу. А на другой день я напоролся на засаду врага. У меня не было ни гранат, ни патронов - все израсходовал у взорванного моста. Донесение начальника заставы я успел уничтожить. Меня допрашивали и пытали гестаповцы, но я ничего не сказал. Я знаю, утром меня казнят, расстреляют или повесят за то, что я не нарушил присягу. Смерть меня не страшит! Я верю в нашу победу! Да здравствует коммунизм! Прощайте, товарищи! Бейте фашистских гадов так, как били их мы, советские пограничники.

Поповин Е. Е.

26 июня 1941 г.".

Писал с нарочитой торопливостью, неровным почерком, что должно было свидетельствовать о душевном состоянии автора. В грубую ложь были вкраплены крупицы правды, вкраплены продуманно, с определенной целью: замаскировать, припудрить вымысел. Поповин действительно служил на пятой погранзаставе и в первые минуты войны находился в наряде с Матвеевым. Верно и то, что начальник заставы Емельян Глебов посылал его с донесением в штаб отряда. Вот и все.

Закончив с "предсмертным" письмом, Ефим раздобыл дешевенький металлический портсигар довоенного образца и на внутренней стороне крышки гвоздем нацарапал свои инициалы и фамилию: "Е. Е. Поповин". Вложил в портсигар "письмо потомкам" и на целый год закопал его в рыхлую землю на огороде своего дачного участка. Через год, в середине мая, он взял портсигар, отвез в Белоруссию, туда, где происходила на границе описанная им "баталия", и подбросил во двор школы.

Как и предполагал Ефим Поповин, пионеры нашли ржавый портсигар и прочли сохранившуюся записку "героя". Вскоре "поповинское сочинение" появилось на страницах столичной газеты, редакция которой просила читателей, лично знавших Поповина, прислать о нем свои воспоминания, которые дополняли бы портрет героя. В тот же день в редакции раздались звонки друзей и знакомых Поповина, сообщавших, что герой жив, здоров и что этот скромный человек честно трудится на благо Родины. Через неделю в той же газете появился очерк Лики Травкиной, в котором красочно расписывались "боевые подвиги" Ефима Поповина. Из очерка читатели и узнали, как герой чудом избежал петли: деревню, где стояли немцы, ночью якобы бомбила наша авиация, и ожидавшему смертной казни Поповину удалось в сумерках скрыться. Через некоторое время новоявленному герою Алик Маринин предложил выступить по телевидению. ОБХСС, заинтересовавшемуся было деятельностью лесосклада, стало как-то неловко, когда там узнали о неожиданном "посвящении в герои" его директора, скромного и честного труженика. Поповин тем временем торопился: важно не дать опомниться. Кто-то должен был возбудить ходатайство о присвоении ему звания Героя Советского Союза. На своего бывшего начальника Емельяна Глебова он не рассчитывал, хотя не прочь был заручиться его поддержкой. Недаром же в очерке Лики Травкиной упоминалось имя лейтенанта Глебова. А сам Поповин, выступая по телевидению, так и говорил: