Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лучше прочих взять быка за рога могли те, кто успел адаптироваться: американские архитекторы. После «Большого взрыва» и либерализации фондового рынка в октябре 1986 года, открывшей рынки Великобритании для иностранных инвестиций, в Сити хлынули американские деньги. За ними, покачиваясь на волнах прилива, прибыли и заморские архитекторы. Свои представительства в Британии открыл целый ряд больших американских фирм: SOM, HOK, KPF (Kohn Pedersen Fox), Swanke Hayden Connell and Gensler – компании, добившиеся эффекта масштаба за счет применения систем автоматизированного проектирования и передачи производства строительных компонентов в страны Дальнего Востока. Один американский журналист писал об этом нашествии: «В отличие от своих британских коллег, архитекторы из Соединенных Штатов не чураются ускоренного планирования, организационных и управленческих методов, которые применяют их корпоративные клиенты»[187]. В 1992 году в Великобритании трудилось так много архитекторов из Америки, что свое первое представительство за пределами США Американский институт архитекторов открыл именно в Лондоне. «Что американцы привезли с собой, – писал тогда специалист отдела Фрэнк Даффи, – так это уверенность в своей компетенции, пренебрежение к обычаям мелочных, растерянных, склонных к компромиссу и менее способных британских коммерческих архитекторов и превосходное понимание американской корпорации»[188].
Американские архитекторы хорошо знали, как возвести торговые парки, моллы и офисные центры – новые типы зданий, востребованные свободным рынком, которые меняли ландшафты Великобритании в 1980-х и 1990-х годах: всё это они строили уже на протяжении десятилетий. Язык был им знаком. Наиболее известным примером импорта был деловой квартал Канэри-Уорф, который финансировала канадско-американская фирма «Олимпия и Йорк», а проектировали главным образом такие американские компании, как «Бэй Юймин», KPF и Cesar Pelli. Чтобы продемонстрировать британцам, как это сделано, из Соединенных Штатов прилетела целая бригада специалистов-инженеров и субподрядчиков. Фрейзер и Керр так описывают новаторское строительство: «Возвели стальной каркас, затем профилированные стальные листы были уложены на балки перекрытия и дополнены стяжкой. На внешней стороне укреплена облегченная система облицовки из камня и стекла ‹…› и, наконец, внутри установлены оборудование и служебные компоненты ‹…› В результате башни в Канэри-Уорф росли под контролем доставленных из США проект-менеджеров намного быстрее, чем всё, что было до того известно в британском строительстве офисных зданий»[189].
Значение архитектора, действительно, уменьшилось до положения, как и предупреждал документ 1968 года, «стилиста по продуктам, созданным другими людьми». Как правило, они больше не осуществляли контроль над всем процессом строительства, и в результате утрачивали контроль за конечным продуктом, связь с нами – конечными пользователями. «Вело это, – заключают Фрейзер и Керр, – к распространению в британской архитектуре новой, экономной бизнес-модели ‹…› в которой меньшее число сотрудников работают теперь над проектом дольше и более напряженно, причем на конкурсной основе – ради сокращения профессиональных гонораров. Следствием является то, что архитектура делается, на взгляд архитектора, задешево; с точки же зрения заказчика, его клиенты получают более выгодные условия»[190].
Самыми успешными архитекторами в этой новой среде свободного рынка были не художники и не идеологи. Они не писали утопических трудов о том, каким должен быть мир или как он должен выглядеть. Они были предпринимателями, прагматиками – как та экономика, в условиях которой работали. Они были гибкими и адаптивными, меняющими форму, им было легко угодить, они легко меняли то, как работали и какую архитектуру строили – в зависимости от того, в какую сторону дул политический ветер. Архитектура их не могла играть не в масть. Она была облегченной, рационально выполненной, доступной и, поскольку наружные стены зданий почти в буквальном смысле были «прикрепленными», могла быть легко стилистически приспособлена к любому контексту, в котором оказывалась, к любому стилю, которого желал заказчик: традиционному, знаковому, модернистскому, постмодернистскому. То была архитектура-хамелеон.
День из жизни Даниэля Либескинда
Даниэль Либескинд приходит в офис к девяти утра.
– Бывает, что и к семи, – уточняет его директор по планированию Тьерри Дебай.
Да-да, директор по планированию. Это Манхэттен. И это один из самых знаменитых в мире архитекторов. День Либескинда настолько плотно затянут, что его электронный график учитывает даже «Время в пути: два часа шестнадцать минут». Слышу, как Нина, его жена и партнер (она специалист по переговорам и сильная женщина), возражает по телефону:
– Целый день с Даниэлем?! Они что, прикалываются? Полчаса, тогда еще есть о чем говорить.
Так что девять утра – это с запасом на то, чтобы поваляться в постели. Но накануне были выходные по случаю Дня труда, так что дадим ему некоторую поблажку.
Настоящий житель Нью-Йорка, он уже успел побывать в спортзале в своей квартире на Хадсон-стрит.
– Добрый час на беговой дорожке, – поясняет Нина. – Иначе он ни за что не переживет такой день.
На бегу он смотрит Исторический канал «и заучивает стихи».
– Сонеты Шекспира. Правда, я не придумываю.
На День труда он остался дома и вместе с семьей отправился в кино. Речь о Вернере Херцоге, не о ромкоме.
Даниэль, самый любимый архитектор-интеллектуал-ставший-знаменитостью в мире, слишком простую жизнь не жалует. «Я марафонец», – усмехается он. Благодаря работе над генеральным планом «Нулевой отметки» – участка в эпицентре трагедии 11 сентября – некогда угрюмый и самый интеллектуальный из преподавателей оказался в центре внимания, без которого уже не останется до последнего своего дня. У успешных архитекторов зрелищность должна быть в крови, но это не про него: пресловутая архитектура Либескинда – угловатая, вызывающая, вроде Еврейского музея в Берлине, плохо вяжется с его с коротким, но энергичным пиар-выступлением в «Шоу Опры Уинфри» после 11 сентября, когда он появился на экране в ковбойских сапогах и шляпе, словно стремясь доказать, насколько он, эмигрант, чувствовал себя тогда американцем.
Немногие архитекторы за последние десятилетия так радикально превратились из интеллектуалов в бизнесменов. Немногие были столь беспощадны в своих выходах на публику. И уж совсем единицы из них были готовы так решительно смешивать личное и профессиональное, чтобы наложить свою борьбу на борьбу мира. Либескинд, архитектор без кожи, вываливает всё это на стол в потоке бесконечных интервью и фотосессий, каждая из которых трогательно исповедальна: идет ли речь о его любимых ковбойских сапогах в рассказе для отдела моды и стиля «Нью-Йорк таймс» или о воспоминаниях для «Си-Эн-Эн» о своем видении ранним туманным утром статуи Свободы в тот день, когда он, тогда
