Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

— Я хочу, хочу быть с вами! — всхлипывала Онирис, стискивая его объятиями исступлённо и пылко, ощущая затылком тепло его руки. — Нет ничего на свете, чего я хотела бы больше!

Он взял её лицо в свои ладони, несколько мгновений пожирал сверкающим взглядом, ещё раз поцеловал в губы — без страсти, только с нежностью.

— Значит, будешь. Так суждено. И ничего не бойся. Всё будет хорошо. Всё преодолимо, кроме смерти. Но иногда и смерть — не препятствие...

Что означали последние загадочные слова о смерти, он не объяснил, просто вернул Онирис на диванчик и укутал пледом.

— Что же тебе почитать? Что-нибудь спокойное, без надрыва... — Арнуг перебирал книги на полках, на среднем пальце поблёскивало скромное кольцо из белого золота, отражая тёплые отблески пламени в камине, в левом ухе мерцала серьга из того же сплава. — Хм, что же тут есть подходящего, чтобы моя маленькая девочка не волновалась, а отдыхала? Вот, «Плавание отважного Гервейда во времена незапамятные». Ух, а языком-то каким написано! — Арнуг полистал, выборочно читая. — Это ж когда было создано? Лет девятьсот назад? Нет, пожалуй, даже тысячу.

— Люблю такое, — улыбнулась Онирис, устраиваясь под пледом поуютнее. — В самый раз, чтобы отдохнуть!

— Да, пожалуй, — усмехнулся Арнуг, останавливая свой выбор на этой книге.

Он придвинул кресло к диванчику, плеснул себе из кувшина воды в стакан и поставил рядом на столик.

— «Во времена незапамятные родился Гервейд у матушки именем Оргенбрунд и у отца именем Терферриг. И вот сбирались други его, дабы искать судьбы в землях неведомых...», — начал он.

Онирис прикрыла глаза. Приключения отважного мореплавателя были весьма увлекательны, а старинный стиль придавал истории особую торжественность и неторопливость. Понемногу её начало покачивать на ласковых волнах дрёмы, нить повествования терялась, Онирис то проваливалась в мягкое нутро сна, то выныривала на поверхность неуютной яви. Она уже не следила за сюжетом, просто плыла, дремотно покачиваясь и согреваясь под пледом. Во всём мире существовал только камин, только диванчик и плед, только красивый череп Арнуга, его рука с кольцом и ухо с серьгой, его блестящие сапоги и мягкий, обволакивающий голос. Какому полуслепому идиоту могло померещиться, что он холодный? Сдержанный — да, но не ледяной. В его груди билось самое чуткое на свете сердце, бутоном открывшееся навстречу свету госпожи Игтрауд, а теперь окутавшее своим мягким ненавязчивым теплом усталую и заплаканную Онирис.

Засыпая, она пробормотала:

— Я очень, очень тебя люблю, господин Арнуг...

Книга легла на столик, лоб защекотал шёпот:

— Отдыхай, прекрасная Онирис... Отдыхай, маленькая усталая девочка. Самое светлое и хрупкое чудо... Люблю тебя.

И счастливая Онирис уснула.

Когда она с сожалением вынырнула в явь, за окнами шелестел дождь, а камин уже угас. Кресло, переставленное Арнугом к диванчику, опустело, он с закрытыми глазами сидел в другом, откинувшись затылком на спинку. Несколько мгновений Онирис вслушивалась в своё сердце, пытаясь понять, во сне или наяву прозвучало то «люблю», шепчуще-нежное, согревшее её лоб мягким дыханием, а потом сказала себе: а чему она, собственно, удивляется? С Эллейв всё тоже было стремительно. Подлинное — оно всегда быстрое, потому что уже знает правду, вот и не тратит время на окольные пути.

Пока она думала об этом, Арнуг смотрел на неё неподвижно, пристально, нежно. Не морозом его светлые глаза дышали, а мягкой задумчивой весной. Онирис вздрогнула и поняла: его «люблю» было наяву. Иначе и представить себе невозможно. Он не мог лгать, боль в тени его бровей не могла обманывать, горький блеск ордена на его груди не мог бросать пустых слов на ветер.

Ей оставалось только сесть и протянуть к нему руки. Он встал с кресла, принял её руки в свои ладони, ласково сжал, сел рядом и ждал её слов. Онирис могла говорить только сердцем, только взглядом, но и этого ему было достаточно.

— Как отдохнула, детка? — спросил он.

— Как никогда, — засмеялась Онирис.

Он на миг прикрыл глаза, слушая её смех. А между тем часы уже показывали половину десятого, Онирис припозднилась, и дома, конечно, уже начали беспокоиться.

— Мне пора, господин Арнуг, — вздохнула она. — Спасибо тебе за чудесный вечер. И за исполнение мечты...

Арнуг не выпускал её рук, обнимая сердце мерцающим взглядом.

— Час и вправду поздний... Я отвезу тебя домой.

Через пятнадцать минут дождь постукивал по крыше повозки, а Онирис до слёз не хотелось расставаться. Она и впрямь стала Ниэльмом, её внутренняя маленькая девочка хотела доверчиво обнимать Арнуга за шею и «ездить» на нём, обхватив ногами, как Ниэльм на Эллейв... Но наружная девочка, уже взрослая, не могла себе такого позволить.

— С твоего разрешения, я хотел бы проводить тебя до самой двери и увидеть твоих родных, — сказал Арнуг, когда повозка остановилась. — Время, конечно, не самое подходящее для визитов, поэтому я не задержусь более чем на несколько минут.

— Да, господин Арнуг, конечно, — согласилась Онирис с потеплевшим сердцем.

Дождь сразу покрыл блестящими капельками плащ Арнуга на плечах, когда они вышли под открытое небо, дышащее сырой прохладой. Носильщикам было велено подождать: возвращаться он собирался на этой же повозке.

Матушка в строгом чёрном костюме с белым шейным платком сидела с чашкой отвара тэи у камина. По-видимому, она только что вернулась и ещё не переоделась, только сменила сапоги на домашние туфли, а батюшка Тирлейф стоял и смотрел на пламя. Оба родителя сразу устремили взгляды на Онирис.

— Дорогая, ты поздновато, — проговорила матушка.

— Да, прошу прощения, — поспешно сказала Онирис. — Я встретила господина Арнуга и провела этот вечер с ним. Вот он, собственно...

И она обернулась. Арнуг, отдав шляпу, перчатки и плащ подкатившейся к нему вешалке, чётким уверенным шагом приблизился. Не доходя нескольких шагов до матушки, он с чеканным и тожественным щелчком каблуками и кивком-поклоном представился:

— Арнуг, корком флота Её Величества.

Совсем не заискивающе, не раболепно он стоял перед матушкой по стойке «смирно», вся его стройная подтянутая фигура излучала достоинство и величие, а орден мерцал бриллиантовыми переливами на его груди. Матушка, хмуря брови, припоминала:

— Арнуг, Арнуг... Если не ошибаюсь, герой Гильгернской битвы, знаменитый командующий «Победы Владычицы»?

— Так точно, — ответил тот. — Правда, «Победа» уже давно превращена в музей.

Матушка поднялась и кивнула, Арнуг встал вольно.

— Я знаю, кто ты, господин корком, — молвила матушка.