Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

том, как меня воспринимают окружающие. Я понял, что кажусь им слишком холодным, но переделать себя оказалось очень непросто. Я наблюдал, пытался перенимать у других их манеру общения, но она, как одежда с чужого плеча, не «сидела» на мне. Я понял, что тепло — не внешняя оболочка, оно идёт изнутри. Но где его взять? Внутри у меня тепла не нашлось... Вернее, я так думал. Пока не встретил свою супругу и не полюбил по-настоящему впервые в жизни... Но влюбиться — это было лишь полдела. Предстояло научиться эту любовь проявлять так, чтобы она была заметна, чтобы любимая женщина не мёрзла рядом со мной, как с ледяной глыбой. Но госпожа Игтрауд... Она — ярче всех небесных светил, вместе взятых. Её свет растопит какой угодно лёд. С ней поневоле растаешь, по-другому и не получится. Ты — тоже яркая и тёплая звёздочка, милая Онирис. Не прячь этот свет, выпускай его наружу. Он прекрасен. Смейся, плачь... Проявляй свою душу, как она есть.

Его слова касались сердца мягко, деликатно, как рука в элегантной белой перчатке, а задумчивое тепло взгляда окутывало Онирис мурашками — какими-то уютными, светлыми, приятно волнующими. Сделав глоток отвара, она проговорила:

— С одной стороны, ты прав, господин Арнуг, проявлять чувства необходимо, а с другой — чрезмерность в этом тоже ведь ни к чему хорошему не приводит. Просто у меня перед глазами — пример моей матушки... Вероятно, чрезмерность во всём — её жизненное кредо, так она живёт и дышит, а по-другому не умеет. И с ней бывает весьма непросто сосуществовать. Она говорит, что мучает тех, кого любит, и отчасти, наверно, это правда. Привязанность и неприязнь у неё очень сильны; мне довелось попасть в первую категорию, и я даже не знаю, счастье это для меня или, наоборот, беда. С одной стороны быть любимой своей родительницей — это прекрасно, но такая любовь, как у моей матушки, иногда чувствуется как тяжёлое бремя, а не как светлый дар. Прости за эти откровения, господин Арнуг, — вдруг оборвала себя Онирис, усомнившись, уместны ли эти излияния. — Но это напрямую касается и нашего с Эллейв будущего. Матушка не обрадовалась её появлению в моей жизни... Её гложет ревность и страх потерять меня. С одной стороны, я люблю матушку и мне её ужасно жалко, она сама страдает оттого, что не умеет любить по-другому, а с другой... Я не представляю своей жизни без Эллейв. Она — моё счастье, мой воздух! И без неё я просто задохнусь. Вот так я и разрываюсь между ними, пытаюсь усидеть на двух стульях. Ты не представляешь, господин Арнуг, насколько это мучительно. Прости, что разоткровенничалась, что выплёскиваю на тебя свои горести, но... я ощущаю к тебе такое доверие, какое не испытывала ещё ни к кому. Всё это рвёт меня на части... Батюшка Тирлейф, кажется, на моей стороне, и это для меня своего рода отдушина, но он, как я уже говорила, добрый и беззащитный, он подчинён матушке. Я порой ощущаю себя в холодной и неуютной пустоте, а потому ищу опору. Батюшка может только согревать своей любовью, но он слишком мягок, чтобы быть опорой. Я пытаюсь как-то выстоять сама, но боюсь, что плохо справляюсь. Очень плохо... Меня всё это подкашивает. Стыдно признаться, но у меня даже был озноб горя, последствия которого до сих пор аукаются... Ты говоришь, господин Арнуг, что я сильная, но это не так. Я слабая, я недостаточно стойкая, Эллейв гораздо сильнее меня. Я цепляюсь за неё, как вьюнок за опору, но вьюнок — паразит, он душит растение, которое оплетает. Вот и я боюсь стать удушающей обузой для Эллейв. Как у вьюнка нет твёрдого стебля, так и во мне нет внутреннего стержня, жёсткого каркаса, который помогал бы мне стоять прямо и не гнуться под невзгодами. Вот и за тебя пытаюсь уцепиться...

Ком в горле заставил Онирис смолкнуть. Дрожащими пальцами она обхватила чашку с отваром, пытаясь её теплом прогнать озноб, охвативший её руки. Тёплые ладони Арнуга мягко, сострадательно накрыли их сверху, заключив в подобие живой чаши.

— Ты несправедлива и сурова к себе, милая Онирис, — молвил он, и в его глазах сквозь тёплый свет проступала грусть. — Вьюнок, пользуясь опорой, ничего не даёт взамен, а ты даёшь. Ты делишься светом своего сердца, согреваешь и чаруешь, приносишь радость и счастье, сеешь семена любви во всех, кто соприкасается с тобой. Озноб горя... Госпожа Игтрауд перенесла его дважды. В этом вы с ней тоже похожи.

— Тоже? — вопросительным эхом подхватила его слова Онирис.

Чаша ладоней грела её руки, прогоняя озноб и наполняя живительным теплом, а сердце горячо расширялось, ловя его слова, как капли горячего отвара.

— Эллейв говорила, что ты напоминаешь ей матушку, — сказал Арнуг, мерцая задумчивой лаской во взоре. — И она права. Это как наваждение... Я смотрю на тебя, и мне кажется, что я вижу её. Наверно, поэтому-то ты и очаровала меня так стремительно. Ваши судьбы схожи, моя супруга в своё время тоже боролась с властной матушкой, но им удалось прийти к согласию, госпожа Игтрауд отстояла свою независимость. Я верю, что и тебе это удастся. А если тебе нужна опора, я готов ею стать. Не думай, что ты кого-то удушаешь, это не так! Ты вдохновляешь, согреваешь, исцеляешь силой своей любви. Ты — светлый и тёплый источник, из которого так радостно и сладко пить, что оторваться просто невозможно. Но это в себе таит и опасность: если ты будешь слишком щедро отдавать себя, ты можешь истощиться. Береги себя, дари свой свет только тем, кому он действительно нужен, не позволяй никому им злоупотреблять. А злоупотребить всегда есть соблазн... Кто-то может вовремя остановиться, а кто-то приникает к источнику и готов опустошить его, забрать всё себе.

— Ты имеешь в виду мою матушку? — поёжилась Онирис от тёплых мурашек, которыми Арнуг окутывал её руки.

— Я не хотел бы, не зная твою родительницу лично, дурно говорить о ней, — ответил тот. — Может показаться, что это в её огород камень, но нет, это, скорее, некое обобщение.

Озябшие руки удивительным образом согрелись, съёжившееся от мучительных и неуютных мыслей сердце оттаяло и расцветало, обогретое глубинным мерцанием глаз Арнуга.

— Я никогда ничего подобного не чувствовала, — прошептала Онирис.

— Я лишь пытаюсь вернуть тебе немного тепла и света, который ты так щедро отдаёшь, — ответил он, глядя