Заря над Уссури - Вера Солнцева

Ого! Вот так морозище! Сразу дух захватило. Солнце, как костер, пылает, а тепла ни капельки. Хруст-хруст! Снег под ногами крупитчатый, обледенелый — не скрипит, а визжит; видать, опять к сорока градусам к вечеру навернет. Куда? Куда еще, конечно, к Новоселовым!

Стук! Стук! Здравствуйте! С младенческих лет Димка постоянный дружок Лерки. Правда, было время, Настя выжила Димку из дому, гнала, как надоедливую собачонку, но потом образумилась, перестала и Лерку тиранить, — а тиранила мачеха, кровь пила из падчерицы! — и Димке позволила забегать в дом.

В школу Димка и Лерка шли вместе, из школы вместе. «Тили-тили тесто, жених и невеста!» — дразнили ребята, но они смеялись вместе с насмешниками и дружно подхватывали: «замесили тесто…» Ребята, заметив, что насмешки не попадали в цель, отстали от них.

Димка заскочил в теплый дом, дохнувший на парнишку редким в те дни запахом топленого молока, жаренной в бобовом масле оладьей — Настя на поденке у дяди Пети выговорила плату натурой! — поздоровался, выпалил единым духом:

— Лерка! Айда на Уссури кататься!

Лерка еще за столом высиживает, сливан попивает. На плиточном кирпичном чае заваренный, молоком топленым с румяной пенкой заправленный да поджаренной мукой, хорош сливан. Уж Димка знает!

— Да ешь ты скорее! Расселась, как барыня! — ворчит Димка, а сам от нетерпения дергается, как на пружинах. — Наверно, ребята на берегу ходы длиннющие понаделали, как кроты, а ты прохлаждаешься, сливан дуешь. По пять стаканов, — говорит он и облизывает жаждущие сливана губы.

— Охолонь маненько, не спеши! — урезонивает его Настя. — Не спеши, коза, в лес, все волки твои будут. Испей-ка чашку сливана с оладушкой…

Она наливает в эмалированную чашку сливана, и жаждущие губы Димки ощущают тепло и благодать напитка.

Поступки Насти в это мирное воскресное утро похожи на чудо, она угощает ребят еще и редчайшим лакомством — леденцами.

— Пососи, Галюшка! Вот тебе конфетка, Валерушка! На, полакомься, сорвиголова Дмитрий Захарович, — Настя величает Димку, как взрослого.

Ребята радостно хватают леденцы — неслыханная сласть и редкое ныне удовольствие, — сосут их.

— Лерка! Апосля катанья зайдите к бабке Палаге. Я ныне пирог рыбный думаю испечь. Отец из лесу обещался, отощал, поди, бревна-то ворочая. Он наказывал позвать Палагу. Тоскует старая, места себе не находит. Беда-то какая ее настигла — разъединственного сына злодеи калмыковцы убили. Надо же — с войны без царапины вернулся, на передовых позициях выжил, а тут…

Настя, медленно, грузно шагая, подошла и придирчиво оглядела Лерку. С трудом наклонилась над сундуком, достала и повязала ей свой шерстяной платок.

— Чево я, маленькая, сама не оденусь? — конфузливо говорит Лерка.

Дергунчик Димка не находит места — заждался. Лерка целует в макушку Галку, мать не пускает ее на улицу.

— Кашляла ночью, бухала, как из бочки, пусть дома посидит…

На улице Димка живо выхватывает у Лерки веревку от саней.

— Садись, Лерка! Я тебя по-лошадиному провезу. И-го-го! И-го-го! — Заржал, как конь, топ-топ! — затопал сильными ногами, помчался галопом, подпрыгивая, лягая передок саней.

У Лерки дух замер, оттертые щеки огнем пышут; уцепилась за сани, крикнуть боится: Димка шальной, еще пуще взбесится.

Заправский конь Димка подвез Лерку к снежным раскопкам. Ребят — ни души.

Бежали к Уссури открытой поляной, гладкой, чистой, как лист бумаги. На снегу лежала рогатая ветка.

— Смотри, Лерка, — как оленьи рога.

Лерка со смехом вырвала чудную палку и вывела по чистому жесткому насту отчетливые печатные буквы: «ДИМКА». Парнишка вырвал у нее «оленьи рога» и аршинными буквами написал: «ЛЕРКА».

Захохотали. Вцепились оба в веревку саней — и бегом на Уссури. Сугробы тут намело на берега в сажень вышиной, а середина реки обдута ветрами, местами виден толстый синий лед.

С победными криками радости летели с сугробов, почти до середины Уссури неслись сани, визжали острые полозья. Стремителен и долог лёт санок-самоходок. Хорошо! Век бы так лететь — весело и бездумно!

Бум! Бум-ба-бах! Бум-ба-бах! Бах!

— Что это такое, Димка? — беспечно спросила Лерка.

— Стреляют! Бежим домой! — обеспокоенно вскинулся Димка.

— Выдумает тоже: «Стреляют…» — передразнила его Лерка.

— Слушай! Слушай! — возбужденно сказал Димка и дернул ее за рукав.

Ба-ба-бах! Бах-ба-бах! — грубо и отрывисто бахало вдали.

Та-та-та… Та-та-та! — затакало, заторопилось что-то неизвестное и страшное, затакало совсем близко, с берега, из сугробов, обступивших село.

Неслись домой во весь дух, задыхаясь, скатываясь кубарем с высоких заносов.

Ох! Вот наконец и Темная речка.

— Жевайкинский дом горит! — закричал Димка.

Жевайкины — шестеро братьев — жили одной огромной семьей. Взрослых мужчин и парней поглотила германская война. Жены их, побившись с нуждой и лишениями, перебрались на темнореченское, заметно расширившееся кладбище. Остались в семье три женщины да куча ребятишек — сирая, нищая, безобидная семья.

Не понимая опасности, не ощущая страха, смотрела Лерка на пылающий дом. С плачем разбегались по пустынной, обезлюдевшей улице уцелевшие ребята. У Жевайкиных всякая ребятня — и мал мала меньше.

Девчурка в сером стареньком пальто и шалюшке, с лицом, прозрачным от недоедания, бросилась к Димке и повисла на нем.

— Димка! Я боюсь, возьми меня с собой, — захлебывалась она, трясясь всем телом. — Возьми, боюсь… Там ребят поубивало… Мы с Ванюшкой давно поели и ушли из кухни, а маманя, Федор, Катька… Феклуша… на них потолок обвалился. И горит… горит…

— Побежали, Лизка, к нам! — сказал Димка и схватил худенькую руку девочки. — Лерка! Домой! Быстро!

Тройка стремглав помчалась вдоль по деревне. Пробегая мимо дяди Петиного амбара, обшитого волнистым листовым железом, они услышали отчетливое частое звеньканье пуль по железу.

— Убьют! Прямо по нашей стороне лупят! — шарахнулся Димка от склада и обернулся назад. — Опять в жевайкинский дом вдарили! Разнесут в щепки! Лерка! Я с Лизкой к себе сигану, а то она замерзнет, а ты давай до дому…

Лерка свернула с улицы в свой проулок, птицей полетела к родному гнезду — и остановилась как вкопанная: Настя в одном платье, простоволосая, стояла на коленях недалеко от крыльца и на руках держала безжизненно обвисшую Галку.

Когда захлопнулась дверь за ребятами, впустив в теплую избу клубы белого пара, Настя заметалась по избе — скребла добела стол, мела полы. Праздник господень, от людей совестно — изба не прибрана. Миша обещал заскочить на часок. Заработала на поденке у дяди Пети, выпросила мучицы, маслица. «Малость порадую лесного человека».

— Ох ты! Опару-то я поставить забыла! — охнула она. — Придется к Порфирьевне сбегать занять, а то угощу моих-то посулом вместо пирога.

Настя посадила пятилетнюю Галку на деревянный, обитый железом сундук.

— Посиди малость. Я за опарой сбегаю. Сиди только, к каменке не вздумай подходить. Обожжешься, не дай господи.

Захватив кружку для опары, Настя вышла и заперла избу снаружи засовом. «Вздумает еще по снегу побегать, беды не оберешься».

У Марьи Порфирьевны бабий гомон.

— До тебя я, Марья, с докукой: не выручишь опарой? Забыла поставить. А то тесто не поспеет.

— Есть, есть! Да ты что стоишь-то? Садись. Сей минут налью.

Неясная, смутная тревога нарастала у Насти. «Бежать надо. Не натворила бы чего Галка…»

— Ноет-болит у меня ноне сердце, Порфирьевна, а с чего мне так томно, не пойму. Ребеночка ношу ноне под сердцем тяжело, с причудами…

— К перемене погоды бывает порой, Настя, — мимоходом заметила Марья Порфирьевна. — Девчонки-то дома?

— Лерка с Димкой кататься убежала на Уссури, а Галя дома. Кашляет. Я ее на замок заперла.

Сорочьим стрекотом взвилась неуемная бабья беседа. За разговором и гомоном не слыхали, как лопнули над селом первые снаряды. И только когда ударило совсем близко, затряслись стены, посыпалась с потолка известка, взвизгнули бабы, всполошились, бросились по домам.

Мамка ушла. Ску-учно Галке. Слезла с сундука и стала скользить по нарядному, желтому полу. Валенки легко катились по крашеным, промытым до блеска половицам. Надоело. Засунула в рот палец и вперевалку, с ленцой добралась до табуретки. Залезла на нее, стала смотреть в окно. Мамки нет. Сердито посапывая, раздумывала: взвыть или не надо?

Ба-ах! Сверху, с потолка, ворвалось что-то, с силой подхватило и ударило девочку о подоконник, потом отбросило в угол.

…Удушающий, едкий дым проник и защекотал горло. Галя открыла глаза, закашлялась. Из открывшейся дверцы каменки кинулся огонь.

Все выше и выше густой, разъедающий глаза дым. Девочка бросалась из угла в угол. А дым настигал. Забралась на табуретку, с табуретки на стол. Но скоро и сюда добралась удушливая гарь. Плача, задыхаясь, кашляя, жадно искала Галя глотка свежего воздуха. Уткнулась головой в божницу с образами. Теряя сознание от жгучей боли, почерневшим, пересохшим ртом глотала урывками горький, сжимающий горло воздух… Жар растопил восковые свечи, прилепленные к иконам. Кап-кап-кап… быстро закапал воск на головку со спутанными льняными косичками…