Инженер страны Советов - Евгений Владимирович Панов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гра… – который потонул в грохоте сдвоенного взрыва.
Я тут же метнулся за угол, одновременно вскидывая «Скорпион». Пыль от взрывов еще не осела, но было хорошо видно, что двое не шевелятся, еще двое катаются по земле, зажимая различные части тела, унтерштурмфюрер сидит, привалившись к стволу яблони и зажимает ладонями голову.
Двумя выстрелами в головы прекратил мучения раненых, а заодно произвел контроль тем, что не двигались. Вайгля схватил за шкирку, предварительно вытащив у него из кобуры пистолет, и поволок на площадь. В этот момент из-за угла, дико озираясь, выскочил Гризли с пулеметом ДП наперевес. Увидев меня, он перехватил пулемет в одну руку, а другой забрал у меня эсэсовца и, приподняв его над землей, словно он ничего не весил, потащил к нашим машинам. Там на коленях, заложив руки за голову, уже стояли все десять украинских карателей в окружении злых бойцов.
Швырнув Вайгля к его подчиненным, Гризли перехватил пулемет и спросил:
– Ну что, кончаем?
– Нет, не так. – Я еще не успокоился, и бушующая во мне ненависть требовала выхода. – Помнишь, как с теми, на хуторе? Так что бери помощников и готовь все необходимое. Да не тяни, времени в обрез.
Из-за одной из хат выбежали трое бойцов, и один из них тут же согнулся, выплескивая на землю содержимое желудка.
– Товарищ командир! Там… – Боец не знал, что сказать, только дрожащим пальцем тыкал себе за спину.
– Что там? – раздраженно спросил Уваров.
– А ты сходи и посмотри, если не боишься… – Я примерно уже догадался, что там такое.
Чуть шатающейся походкой я подошел к «кюбелю» и открыл портфель Френца, с которым почти не расставался. Там помимо отснятых кинопленок с ликвидацией Гиммлера, был еще небольшой фотоаппарат и несколько неиспользованных фотопленок. Я решил заснять зверства фашистов на оккупированной земле. Подойдя к трупу девочки, я попытался сделать снимок и не смог. Руки тряслись как в лихорадке.
– Товарищ командир, разрешите мне. – Один из бойцов, видя мое состояние, подошел ко мне. – Я до войны фотографией увлекался и снимать умею.
Отдав фотоаппарат, я лишь кивнул в знак благодарности. Гризли тем временем уже заготовил одиннадцать заостренных кольев.
– Давай туда, где жители лежат, – я мотнул головой за хаты, – пусть эти твари перед смертью видят, за что их казнили.
– Товарищ командир, товарищ командир! – Ко мне метнулся Уваров, догадавшийся, для чего предназначены колья. – Так же нельзя! Они же пленные! Их судить надо! Это не гуманно!
– Гуманности захотел?! – взревел я, схватив старлея за грудки. Глаза опять заволокло кровавой пеленой ярости. – Ты вон туда посмотри, гуманист хренов! – Я буквально швырнул Уварова в сторону лежащего тела девочки. – Ты вот им расскажи о своей гуманности! Вот этой крохе, которую толпа этих нелюдей насиловала, а потом зверски убила! А теперь представь, что это твоя дочь или сестра! Что, все еще на гуманизм тянет?! И вы все туда смотрите!!! – проорал я, обращаясь к остальным бойцам отряда. – Смотрите и запоминайте! Вот они какие, просвещенные немцы и их прихлебатели! Вот что они несут нашему народу, вашим дочерям, сестрам, матерям и женам! – Комок подкатил к горлу, и я закашлялся.
– На вот, глотни, – хмурый Домнин протянул мне какую-то бутылку.
Я сделал пару больших глотков. Умом понимал, что это спиртное, и спиртное достаточно крепкое, но ни крепости, ни вкуса не почувствовал. Пролетело все как вода. Зато немного отпустило.
– У нас все готово, можем начинать.
Я потянул бутылку белому как мел Уварову. Непонятно, отчего он побледнел. То ли от увиденного, то ли от моей вспышки ярости. Он тоже, похоже, не чувствовал вкуса выпитого.
– Именем Союза Советских Социалистических Республик! – начал я громко, обращаясь ко все еще стоящим на коленях полицаям. – За зверские убийства советских граждан, за измену Родине, за службу врагу вы все приговариваетесь к смертной казни. Учитывая особую жестокость совершенных вами преступлений, вы все будете посажены на кол. Приговор привести в исполнение.
– Надо бы их имена записать и фамилии, – негромко произнес кто-то.
– А нет у них ни имен, ни фамилий. У шакалов не бывает имен, – ответил я.
Полицаи сидели молча, не веря в происходящее. Вот первых троих скрутили и потащили за хату. Меньше чем через минуту оттуда раздался душераздирающий вопль, потом еще один, и еще. Полицаи разом завыли и заскулили. Кто-то даже попытался встать, но долгое стояние на коленях этому не способствует. Их тут же сбили на землю и поволокли за хату.
Последним потащили Вайгля. Он бестолково хлопал глазами, не веря в происходящее. И только увидев выстроившиеся ровным рядком колья, на которых еще дергались полицаи, он осознал свои перспективы. Ноги у эсэсовца отказали, брюки намокли, и он безвольной куклой повис на руках тащивших его бойцов, что-то бормоча себе под нос.
– Унтерштурмфюрер, да вы, никак, молитесь? Бросьте это бесполезное занятие. Господь глух к молитвам убийц и насильников.
Зрелище казненных украинских полицаев вернуло мне расположение духа. Не дай бог привыкнуть к этому.
– Гауптман или как вас там, – обратился Вайгль ко мне, – вы же офицер, и я офицер. Дайте мне пистолет с одним патроном или сами пристрелите. Дайте мне умереть как солдату.
– Вы не офицер и не солдат, Вайгль. – Я присел перед ним на корточки, чтобы заглянуть ему в глаза. – Вы – военный преступник, убийца и насильник. А потому и кара вам будет в соответствии с тем, что вы совершили. Помните «и Аз воздам»? Вот и вам воздается по делам вашим. Но зато есть и хорошая новость для вас, Вайгль: скоро вы встретитесь в аду со своим шефом Гиммлером, которого мы отправили туда погреться на сковородке. Правда, без головы, но там она ему ни к чему.
– Так это вы?! – Эсэсовец вытаращил глаза, на миг позабыв, что его ожидает.
Зато не позабыл Гризли, и вот уже кол с визжащим карателем устанавливают вертикально. Каждому казненному на шею повесили табличку, на которой были написано: «насильник и убийца». На шею Вайгля повесили табличку, на которой я написал: «И Аз воздам».
– Снимай, – приказал я бойцу, которому отдал фотоаппарат, кивнув на строй казненных. – Снимай так, чтобы и убитых ими было видно.
Нашей добычей стали еще два грузовика. Радовало, что проблем с водителями не было. Почти все танкисты уверенно водили автомобили.
Выделив людей для захоронения жителей хутора, я присел на скамейку у колодца. Хмурый Уваров молча сел рядом.
– Ладно, старлей, извини, – произнес я, не глядя на него. – Сорвался, когда ты про гуманизм заговорил. Нельзя с такими гуманно. Оставь хоть одного безнаказанным, один раз дай слабину, и могут пострадать сотни людей. Да и гниль от них, как зараза, расползется во все стороны.
– Да
