Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

него! — сказал Жюно самым решительным тоном. — Я уже не ребенок. В важнейшем деле жизни я должен советоваться только с самим собой и не слушать мелких, чуждых мне страстей.

— Вы говорите, что вы не ребенок, а рассуждаете, как будто вам шесть лет! Неужели вы расстанетесь с вашим благодетелем, вашим другом, потому что вам угодно заключить, как назовет он это, невыгодный брак, то есть брак без приданого? И разумеется, он не будет объяснять, что не любит меня и потому находит брак этот невыгодным. Что станете вы делать, что будете вы отвечать, когда заставит он вас выбрать или свою дружбу, или руку моей дочери?

— Он никогда не сделает этого! — вскричал Жюно. — А если бы он мог до такой степени забыть мои услуги, мою привязанность, то я все еще останусь верным сыном Франции: она не отвергнет меня. К тому же я генерал…

— Но неужели вы думаете, что мы способны принять такую жертву? — сказала мать моя. — Дочери моей только шестнадцать лет, но вы судили бы о ней слишком дурно, если бы вообразили, что она до такой степени употребит во зло свою власть над вами!

— Мой друг! — сказал Альберт, который не произнес еще ни одного слова во время этого спора. — Я уверен, что дело сладится, но тоже скажу, что вы поспешили.

Жюно поглядел на Альберта, взглянул на часы, схватил шляпу и сказал моей матери:

— Я еду в Тюильри. Первый консул еще не на заседании Совета. Я переговорю с ним и через час буду здесь.

Он пожал руку Альберта, поцеловал руку моей матери, в два прыжка сбежал с лестницы, вскочил в карету, и закричал своему кучеру: «В Тюильри! Во весь дух! Только не опрокинь, потому что мне надобно приехать живым».

— Где Первый консул? — спросил Жюно у Дюрока[54].

— У госпожи Бонапарт.

— Друг мой! Я должен переговорить с ним сию минуту.

— Но ты ужасно встревожен! — сказал Дюрок, видя его пламенеющее лицо и слыша дрожащий голос. — Нет ли какой-нибудь неприятной новости?

— Нет, нет! — отвечал Жюно. — Только мне надобно говорить с Первым консулом… Надобно… после скажу тебе для чего такая поспешность.

Дюрок пожал ему руку. Этот превосходный человек понял, что может помочь ему и не заставил долго ждать исполнения просьбы: через несколько минут Жюно ввели в кабинет Первого консула.

— Генерал! — тотчас приступил он к делу. — Вы хотели видеть меня женатым. Это дело кончено… Я женюсь.

— О!.. Уж не похитил ли ты себе жену? У тебя такой дикий вид…

— Нет, генерал.

Жюно всячески старался выглядеть спокойным в эту решительную минуту, потому что в голове его теснилось все, что говорила мать моя, и чем ближе была минута объяснения, тем больше робел он — не оттого, что еще не твердо решился, но потому, что мысль о борьбе со своим генералом сокрушала его.

— А на ком женишься ты? — спросил Первый консул, видя, что Жюно не говорит сам.

— Вы знали невесту мою, еще когда она была ребенком; вы любили ее, генерал; о ней слышу я только похвалы и люблю ее как сумасшедший… Это Лаура Пермон.

Первый консул, против своего обыкновения, не расхаживал в эту минуту при разговоре, а сидел перед бюро, которое царапал своим ножичком. Он вскочил, когда услышал мое имя, бросил нож, подбежал к Жюно и, схватив его за руку, снова спросил:

— На ком ты женишься?..

— На дочери госпожи Пермон, на том ребенке, генерал, которого много раз держали вы на своих коленях, когда сами были еще очень молодым человеком.

— Но это невозможно!.. Как ты можешь жениться на Лулу… Сколько ей лет?

— Через месяц будет шестнадцать.

— Ты заключаешь самый невыгодный союз… Без состояния… И наконец, как мог ты решиться быть зятем госпожи Пермон?.. Будто ты не знаешь, что с нею надобно ходить по струнке… Это ужасный человек!..

— Позвольте мне заметить вам, генерал, что я женюсь не на теще моей… к тому же, я думаю… — Он остановился и улыбнулся.

— Ну? Что же ты думаешь?

— Я думаю, генерал, что маленький раздор ваш с госпожой Пермон бросает тень предубеждения на ваше мнение о ней. Я знаю наверное только то, что у нее множество друзей, и друзей старинных; они окружают ее. Я видел, как любят ее дети. Дочь заботится о ней, как только сердце совершенно преданное может заботиться, ибо у матери расстроенное здоровье. Сын госпожи Пермон…

— А, это славный малый! С редкими способностями…

— Очень хорошо, генерал. Так неужели вы думаете, что он был бы для своей матери тем, что он есть, не будь госпожа Пермон любящей матерью и доброй женщиной? Дети всегда уважают своих матерей и даже заботятся о них; но такая любовь, какую вижу я в Лоретте и Альберте в отношении госпожи Пермон, невольно заставляет верить, что она достойна этого. Вы не можете представить себе домашней жизни их. Впрочем, спросите свою жену, жен Жозефа и Мюрата: все они скажут вам, как обходятся с госпожой Пермон дети ее с самого начала жестокой ее болезни.

— Разве она так больна? — спросил Первый консул с участием.

— Очень больна. Только самое внимательное попечение может исцелить ее и уменьшить ее страдания.

Первый консул молча прохаживался. Вид его был серьезен, но без малейших признаков досады. Наконец он сказал:

— Но без всякого состояния, Жюно? Велико ли приданое этой девушки?

— Я не спрашивал.

— Ты хорошо сделал, что прежде всего назвал себя влюбленным до сумасшествия. Какое безрассудство и глупость! А я еще особенно советовал тебе жениться на богатой; потому что сам ты разве богат?

— Извините, генерал, но я богат, и очень богат. Вы разве не покровитель мой, не отец, не Провидение мое?.. И когда я скажу вам, что люблю молодую девушку, может статься, бедную, но без которой буду несчастлив, тогда, я уверен, вы сами поможете мне и наградите приданым мою невесту.

Первый консул начал улыбаться.

— Но откуда в тебе такая горячка? Разве давно ездишь ты к госпоже Пермон?

— Сегодня одиннадцатый день, генерал, но уже более двух месяцев занимает меня дочь ее. Мне говорили о ней. Одна из общих наших друзей даже хотела устроить наш брак; но тогда у Лоретты был другой жених, и я, судя по тому, что слышал о ней, не хотел ехать к ее матери, боясь влюбиться в дочь. Между тем сватовство расстроилось. Я приехал к госпоже Пермон и тотчас решился. Теперь, генерал, я обвиню себя перед вами еще больше, потому что я действовал так