Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

При его виде все подались назад, и лишь застигнутый за подслушиванием затрепетал и замер, словно мышь перед ужом.

— Запороть, — коротко и с виду очень спокойно сказал Давид. Но его глаза были белёсыми от ярости, и слуги испуганно разбежались, стараясь не попадаться взбешённому архиепископу на глаза.

Митька совершенно бесстрастно поднял провинившегося за шкирку, как кошка поднимает своих котят, встряхнул его и потащил, волоча ногами по полу. От ужаса тот даже портки замочил.

— Погоди! — велел Давид.

Митька остановился, крепко держа виноватого за шиворот.

— Не надо пороть. Кончай здесь.

Митька, по-прежнему сохраняя молчание, отпустил ворот слуги, взял его левой рукой за подбородок, правой за затылок и сделал резкое движение. Послышался хруст, и тело соглядатая опустилось на пол.

— Проследи, чтобы при нём не было ничего, что на меня указывало бы, — приказал Давид, — да ночью отвези, брось в Которосль[171].

Митька молча кивнул и утащил труп. Давид повернулся к гостям, успокаиваясь:

— Не хватало ещё, чтобы он под плетьми начал кричать о том, что здесь услышал..

Брат Гийом кивнул. Ласло сидел со смиренным выражением лица, не выказывая никакого волнения, хотя при них только что совершилось убийство.

— А отрок твой, — Давид кивнул на Ласло, — крепкий. Другой испугался бы, заметался.

— Пока от Равенны до Ростова добрались, он троих зарезал, — спокойно ответил брат Гийом, — да, крепкий отрок.

Давид озадаченно посмотрел на Ласло:

— И не скажешь.

— И годков ему не четырнадцать, как выглядит, а все семнадцать. Потому и взял, что способен на дела, которых от него не ожидают. Но давай о заботах наших поговорим.

— И то, — кивнул Давид. — Когда станем унию обсуждать, только двое меня беспокоят. Остальные — кого заинтересовать можно, кого словом угомонить, а кого государь и слушать не станет. Но эти двое…

Давид замолчал, покачивая в затруднении головой.

— Назови, кто.

— Один — старец Амфилохий, насельник Сергиевой обители. Очень уж государь к нему прислушивается. Безгрешной жизни человек. Люди к нему идут, бесов изгоняет. Ветхий совсем, но на погост не торопится. Государь непременно велит его пригласить, когда об унии речь зайдёт. Много вреда нашему делу может принести.

— Люди к нему идут? — заинтересовался брат Гийом. — Это хорошо. Люди разные могут быть. А второй кто?

— Дионисий, митрополит.

Коадъютор задумался:

— К этому подобраться сложнее будет. Тут твоя помощь нужна.

— Какую помощь ты от меня ждёшь? — нахмурился Давид. — Да если на меня хоть малое подозрение будет — сразу в монастырь на покаяние, и это ещё ладно, коль так. И тогда всё, об унии можно забыть. Потому как нет в православной церкви человека, более меня к католичеству расположенного.

— Не беспокойся, Давид, — сказал брат Гийом, — ты слишком много значишь, чтобы рисковать тобой. Ты только подскажи, как мне или Ласло войти в митрополичье окружение. И не бойся, что словечко придётся замолвить. Скоро всё наше будет, и кто там вспомнит этого Дионисия?

— Это покумекать надо, — задумчиво произнёс Давид, — вы тут поживите пока, а я прикину. Только с подворья носу не кажите.

— Хорошо, Давид. Время у нас ещё есть, легат сначала о мире будет говорить, лишь потом — об унии. Но тянуть всё-таки не стоит.

— Вот и ладно.

Архиепископ встал, перекрестил гостей:

— С Богом.

— С Богом, — ответил ему иезуит.

Глава шестнадцатая

ПЕРЕГОВОРЫ

Истома добрался до Старицы в середине июля. Весть о том, что папский легат Антонио Поссевино находится при дворе Стефана Батория, уже дошла до ушей Андрея Щелкалова, а значит, и до царя. Но дьяк Посольского приказа, или, как его уважительно называли при европейских дворах, "Московский великий канцлер", хотел всё услышать из первых уст, и как можно быстрее. Поэтому, едва Шевригин въехал в город, его сразу проводили к Щел-калову.

— Ну, здравствуй, добрый молодец, — улыбнулся ему навстречу дьяк, — наслышан уже о делах твоих. А теперь давай-ка присаживайся и поведай, что видел и что слышал.

— У меня всё записано, — ответил Истома, — вот.

И он вытащил из сумки плотную стопку густо исписанных листов.

— Чем писал?

— Как и уговаривались — молоком да литореей.

— Добро. Всё прочту. — Дьяк прищурился. — А не было ли в дороге такое, чего не записал? Толмач наш ливонский где?

Выслушав рассказ Истомы об убийстве Поплера в Любекском порту и последующем нападении пиратов на торговый караван, с которым плыл Шевригин, дьяк помрачнел:

— Вижу, поперёк горла ты им встал. Видно, узнал что-то такое, что они скрыть хотели. Но везучий ты, Истома. Очень везучий. Надо твоё везение на благо державы направить.

— Андрей Яковлевич! — взмолился Шевригин. — У меня в Москве жена молодая да две дочки. Почти год не видел. Отпусти в Москву! Хоть на несколько денёчков!

— Пустое говоришь! — посуровел Щелкалов. — На государевой службе хоть и тяжело, но почётно. И денежно. За ум свой да за усердие получишь изрядную плату. А семью увидишь, когда от государевых дел послабление будет.

— Андрей Як…

— Цыц! — рявкнул дьяк. — Отдыхай пока, но далеко не отлучайся. Сейчас прочту твои записки, пойду к царю. И ты можешь понадобиться. Если государь иного поручения тебе не придумает, будешь при мне. Поссевино своего встретишь. Да гляди внимательнее — авось приметишь кого. Чую, отправил папа не только явное посольство, но и тайное. А у тайного — и дела неявные. Тут такое сейчас решается!.. Великое!

Так и не уехал Истома Шевригин в Москву. Вечером отправился вместе с Щелкаловым к царю да на следующий день — тоже. Всё до малейших подробностей рассказал государю. Вспоминал, что не записано. Потом записывал и снова рассказывал. Когда рассказывать стало нечего, просто слонялся по Старице без дела, никаких поручений Щелкалов ему не давал. Все ждали — вот-вот явится Поссевино, а того всё не было. Уже и стрельцов для встречи отправили. Стража на городских воротах получила строгий приказ — посторонних людей в город не пускать. А то мало ли…

…На русской границе конвой из сотни шляхтичей, охранявших папское посольство в пути, повернул назад. Встречаться с русскими никому не хотелось, ведь такая встреча, вполне вероятно, могла закончиться стрельбой и сабельной рубкой. Карета, в которой ехал Поссевино, четыре сопровождающих иезуита и два переводчика остались без сопровождения, а русские пока не появлялись.

"Сейчас достаточно небольшой разбойничьей шайки, — подумал Поссевино, — и посольству конец. И всем надеждам на унию — тоже конец". С наступлением вечера они остановились неподалёку от безвестной деревушки, чьи обитатели, привыкшие к тому, что мимо них постоянно кто-то ездит — на повозках ли, на конях, — отнеслись к этому