Дни тревог - Григорий Никифорович Князев

class="p1">Не убрав с лица выражения решимости, Юрченко отправился в вестибюль. Надо же, какой дошлый — по делу тринадцати. Откуда ему знать, тринадцать по делу или еще сколько?.. Собственно, почему бы и не знать? Вторжение ОБХСС в дела вокзального ресторана давно не секрет. Аресты, вызовы, допросы… Тютюкину ли не знать!

В коридоре встретился незнакомый человек с усталым обветренным лицом.

— Извините, — сказал высокорослый незнакомец и чуть склонил рыжеватую шевелюру над Юрченко, — к подполковнику Веряскину сюда? — махнул он рукой вдоль коридора.

— Да, — ответил Юрченко. — Последняя дверь направо.

Возле бюро пропусков всего четыре человека. Трубача Тютюкина нет. Любопытно… Из-за овального стола, приткнутого в угол для посетителей, поднялся дородный человек. Юрченко видел его впервые. Темно-коричневый костюм в клетку. Серая машинной вязки рубашка. Немаркая, удобная в поездках. Тяжелые, на толстой подошве туфли. По брюкам не лишне пройтись утюгом…

Все это Юрченко зафиксировал в несколько мгновений и уверенно заключил, что человек с дороги.

От изучающего взгляда следователя глаза посетителя забегали.

— Товарищ Юрченко? — спросил он подсохшим голосом.

— К вашим услугам, — кивнул Юрченко, продолжая отмечать, что посетителю лет пятьдесят, волнистая шевелюра тронута сединой, тонкие ужатые губы полумесяцем и рожками вниз, глаза серые, навыкате, а в них свежая перепуганность и, рожденное этой перепуганностью, — нетерпеливое желание высказаться.

Мужчина энергично ткнулся подбородком в верхнюю пуговицу рубашки, мягко пристукнул каблуками туфель чужеземного производства. Движение явно не военного, а чопорно-подражательного происхождения.

— Макар Леонидович Паренкин, — представился он. — По крайне неотложному делу.

Фамилия, как и внешность пришельца, тоже ничего не говорила Юрченко. Показывая на лестницу, с которой только что спустился, Юрченко пригласил:

— Пройдемте.

У себя в кабинете показал на кресло возле стола.

— Слушаю вас, товарищ Паренкин.

Человек торопливо поискал место для портфеля, приткнул его к ножкам кресла и утонул в поролоне.

Юрченко отодвинул в сторонку стопку уголовных фолиантов и приготовился слушать.

Паренкин неожиданно выпалил:

— Товарищ следователь, я пришел с повинной.

Сказал и замолчал, сделав еще более заметными и без того выпуклые глаза. Юрченко, пряча зародившуюся заинтересованность, спокойным движением достал из ящика стола стопку чистой бумаги, положил ее перед собой, но к ручке не прикоснулся. Если в этой явке есть что-то, то записать сумеет и потом. Грешники, причастные к делу, что изложено вот в этих томах, выявлены. С каким покаянием явился этот Паренкин, фамилия которого не упоминалась ни на одном из нескольких сот допросов?

— Дело моей чести, моей совести, — торопливо продолжал Паренкин. — Хочу помочь советскому правосудию…

Юрченко обострил внимание.

— Я не мог поступить иначе. — Паренкин поперхал, потрогал выпирающий кадык, взялся было за портфель, но тут же сунул его на место. — Не подумайте, товарищ следователь, что Макар Леонидович Паренкин совершил какое-то преступление. Нет-нет, я никого не убивал, не грабил, не совершал подлогов. Упаси бог…

Телефонный звонок остановил Паренкина.

— Минутку, — сказал ему Юрченко и снял трубку.

— Павел Евгеньевич? — раздалось с того конца провода. — Привет, старина. Бехтерев позвонил.

— Привет, Валера, привет, — ответил Юрченко дежурному транспортной милиции. — С чего это ты вдруг меня вспомнил?

— Некий гражданин Паренкин пришел к тебе? Представительный такой.

Шифруя разговор, Юрченко ответил неопределенно для сидящего в кабинете, но вполне понятно для Бехтерева:

— Было дело. А что?

— Разговаривал?

— Секунд шестьдесят.

— Заявился к нам и бухнулся в ножки. Говорит, по делу Нельского, с повинной. Что ему перед нами виниться? После того как накрыли группу Нельского, я не касался ресторана. Знаю, что дело ведешь ты, к тебе и направил. Может, новые обстоятельства откроются.

— Не дай бог, Валера, но не впервой, переживем. За то, что молодец, возьми награду… — хотел было пошутить древним присловьем: «Возьми в награду с полки пирожок», да вовремя спохватился: может, при Паренкине не стоит пирожки упоминать? Сказал: — Обойдешься без награды, а спасибо — огромное.

— Какое перо этот гусь из себя выщипнет, увидишь, но усеки одну деталь, — давал совет Бехтерев. — На вокзал этот респектабельный гражданин приехал из аэропорта, долго слонялся возле ресторана. Похоже, на исповедь потянуло, когда узнал об аресте Нельского. Держи ухи топориком, рожа у него продувная. Он из Очамчире.

— Как, как? — встрепенулся Юрченко. — Повтори-ка.

— Принимай по буквам: Ольга, Человек, Андрей, Маша… Очамчире. Понял? В Абхазии где-то.

7

Шесть томов уголовного дела, тринадцать обвиняемых, девяносто восемь свидетелей, семнадцать экспертиз… Чего стоил один Михаил Петрович Нельский. Чувствует, что горит, горит синим пламенем — и со всех боков, а все равно свое гнет: того не было, сего не было, тут я совсем ни при чем. Приходилось искать очевидцев, допрашивать, устраивать очные ставки, проводить следственные эксперименты, доказывать выкладками и анализами ученых-криминалистов, а Нельский все с той же песней: не знаю, не подпишу. В конце концов суду не подписи Нельского нужны, а доказательства обоснованные, а они вот где — подшиты Павлом Юрченко, пронумерованы. Так что и без признания Нельского обойтись можно. Хищение в размере ста шестидесяти семи тысяч с хвостиком установлено, документально закреплено.

Помотал душу Нельский всей оперативно-следственной группе. Сядет на свою табуретку, распустит губы и начинает разминать запястья, гладить их, массировать. Всего-то от тюремной камеры до камеры допросов пронес на пояснице холеные руки свои, а спектакль — будто только-только стальные наручники сняли.

Откуда у капитана Юрченко столько выдержки бралось! Но терпи, обуздывай желание трахнуть кулаком по столу.

— Гражданин Нельский, в прошлый раз вы утверждали, что к выпечке не проходящих по документам чебуреков не имеете никакого отношения, что это инициатива Елизаветы Панченко.

— Да, именно так, — ласкал свои запястья Нельский.

— В таком разе ознакомьтесь вот с этими документами. Вот записка, исполненная лично вами: «Лизанька. Ночку пободрствуйте, используйте вчерашнюю муку и фарш…» и так далее. Вот, почитайте, если запамятовали. — Компенсируя невозможность трахнуть кулаком по столу, Юрченко издевчиво добавил: — Только не вздумайте заглотать свое эпистолярное произведение. Без толку. У нас фотокопия имеется.

Нельский поднял на следователя ненавидящий взгляд.

— Вы сердитесь, Нельский? Не собираетесь глотать? А я подумал: сто шестьдесят тысяч заглотал, а маленькую бумаженцию совсем запросто… И почему такая беспечность — записка? Могли же по телефону или лично. Слова к делу не пришьешь, а бумажку, как видите, пришили.

— Вам не бумажку, меня пришить хочется. На «в особо крупных размерах» натягиваете. Вон какую сумму сочинили. Искали же! Нет у меня ни гроша! — негодующе, с паузами отреагировал Нельский.

— Лизанька, то бишь Елизавета Панченко, — продолжал Юрченко невозмутимо, — передала нам не только вашу записку, Михаил Петрович, но и копии двенадцати накладных, которые ни по каким учетам не проходят. Масло, мясо, мука, специи… Почеркала карандашом по бумаге, подсчитала: только за три месяца