Дни тревог - Григорий Никифорович Князев

комиссии народного контроля, член правления коллективного сада и потому вечно в заботах, вечно занят. Печься о Мише, присматривать за ним вменялось в обязанность часто меняющихся в доме молодых особ. Но после девятого класса Миша сам стал «присматривать» за этими особами и однажды был уличен в далеко не мальчишеской игре с отцовской двадцатилетней пассией по имени Анна.

Ветреная Аннушка получила от Петра Аристарховича порцию увесистых оплеух и едва не была вышиблена за порог «без выходного пособия». Спасла окрепшая к тому времени привязанность Петра Аристарховича к этой толстобедрой, простодушной девице. И вот Мише после экзаменов за десятый велено было отправляться в ссылку.

Перед отправкой отец и сын долго сидели за бутылкой вина и Нельский-старший наставлял:

— Ты должен получить высшее образование. Лучше — экономическое. Без диплома в наш век и в продавцах делать нечего.

Потом говорили о студенческой жизни, о Москве с ее неисчислимыми соблазнами.

— Получать от меня будешь, — прямо и жестко говорил Петр Аристархович, — столько, сколько потребуется на учебники, метро и стирку белья. На конфеты девчонкам и сигареты, если станешь курить, не жди. Дворником, сторожем в детсад на пару месяцев… Не зазорно студенту. Разумеется, я могу тебе презентовать и десять, и двадцать тысяч. Хоть сию минуту. Не жалко для сына. Но я, милый, никогда не сидел в тюрьме и не хочу сидеть. Тюрьма — для кретинов. Ты же, имея лишнюю сотню рублей и не имея житейского опыта, совсем нечаянно можешь лишить меня свободы, которую я ценю превыше всего. Тем более на склоне лет. Понимаешь? Я ценю и другое — свою репутацию. Я хочу умереть тем, кого, по меркам нынешнего общества, считают порядочным человеком: с гражданской панихидой в Доме культуры, с хорошими речами у гроба, с орденом на атласной подушечке…

Институт Миша закончил с отличием. Ему предложили работу в Министерстве торговли одной из республик, но Миша уже сориентировался, куда ему, голубю, лететь и зачем лететь. Он распределился в тьмутаракань директором продмага.

Там, в тьмутаракани, Миша получил известие, что отца уложил в постель давний тяжелый недуг. Петр Аристархович мужественно сообщал, что едва ли теперь поднимется и, пока в здравом уме, хотел бы распорядиться своим движимым и недвижимым имуществом. Дом и «Москвич», по всей видимости, он отпишет Аннушке, пусть на то не будет в обиде милый сын, а все остальное, что нельзя указать в завещании и что в десятки раз больше отрезанного в наследство молодой сожительнице, — ему, Михаилу. «Приезжай, передам из рук в руки».

Медленно подбирался рак к жизненным центрам Петра Аристарховича, а вот подлое свое дело сделал в одночасье. Миша еще переваривал смысл письма, плавал в угаре от свалившегося на него богатства, когда пришла телеграмма от Аннушки: Петр Аристархович умер.

После смерти все происходило так, как хотелось Петру Аристарховичу: публиковалось газетное сообщение о безвременной кончине уважаемого человека, в Доме культуры состоялась гражданская панихида, был и орден на атласной подушечке и все остальное, с чем провожают порядочных людей в запредельный мир.

К погребению Миша успел, а вот «получить из рук в руки»… Поэтому горе его было безутешным. Обстукал, исковырял стены от потолка до плинтусов, расшатал половицы, перевернул вниз крышей садовый домик, едва не по винтику разобрал «Москвич», перекопал подворье, но так и не нашел никакой шкатулки, кроме той старинной с мерзкими вырезками о судебных процессах.

Миша пять лет сидел на студенческой стипендии, как истый провинциал, сам стирал и штопал носки, питался «котлетой на хлебе» со спитым чаем… За каким чертом нужна была эта схима?! Почему отец тянул с передачей «из рук в руки»?

Может, Аннушка знает то укромное место?

На третий день тщетных поисков, измотанный, обалделый, Миша Нельский полез к Аннушке в постель, но Аннушка так горько и скорбно зарыдала, что Миша пулей вылетел на крыльцо — под освежающие струи вечерней прохлады. Аннушка успела искренне прилипнуть сердцем к немолодому, доброму и еще сильному человеку. Она была честна в своем горе.

Утихомирив колотившееся сердце, Миша вернулся и уронил свое грузное тело к ногам Аннушки, умоляя пойти за него замуж. Аннушка трезво отвергла это предложение:

— Не на мне ты хочешь жениться, Миша… Знаю, есть деньги, большие деньги. О них он тебе писал, но где — духом не ведаю. Клянусь всем святым.

Деньги были законспирированным богом Петра Аристарховича, иконами на божнице верующего, он на них мог только молиться. Да и то один на один. Нет, не мог Петр Аристархович доверить своего бога не очень-то резвой на ум Аннушке.

Миша известил свое начальство, что занемог, и еще неделю убил на переборку сарая, перелопачивание погреба и садового участка. Страдающая Аннушка умоляла его:

— Миша, возьми все: дом, машину — все. Не надо мне никакого наследства. Тряпками Петр Аристархович обеспечил на много лет, есть еще восемьсот рублей… Проживу.

Миша не принял жертвы и отбыл к месту работы. Надо было спешить наживать капитал самому.

За все время работы где-то на Севере он трижды наведывался в Свердловск. Целыми днями Миша Нельский зыбался в кресле-качалке молодой вдовы. Его полубезумное стремление отгадать родительскую загадку наводило на Анну падучую тоску. К тем годам кошелек Михаила Петровича изрядно распух, но сердце, как и прежде, терзалось и дико скорбело, что золотой телец — псу под хвост. Нельский с ужасом ловил себя на том, что думает об отце с бешеной ненавистью.

К сорока годам Михаил Петрович оставался холостяком. Делиться богатством с чужой посторонней женщиной? Эта мысль казалась невероятнейше дикой. А женщины, желанной его сердцу, способной стать родной до забытья презренных купюр, не находилось. Никого не любил Нельский. И его, рыхлого, охваченного скрытой для всех тягой к наживе, тоже не любили. Конечно, без женщин не обходился, уворовывал ночь-другую, на том и ставил точку. И на тебе — в сорок лет как в угаре! Влюбился. Обворожительная Софья Загорская, решительная в делах и суждениях, — будто звезда с неба. Нельский со всей серьезностью стал размышлять о давних, полузабытых наставлениях отца, пытаясь вернуть себе благоразумие. Не пора ли, как говорят граждане уголовники, рвануть когти, вовремя смыться? Не только в значении дать тягу. Нет, смываться по-настоящему: смыть Нельского, как смывают неугодные пятна.

Настороженно, чутко жил он все эти годы. Достигая очередного «пика желания» и чуя, как начинает нагреваться земля под ногами, Нельский находил благовидный предлог для увольнения, сообщал об отъезде в город Икс и включал третью скорость в направлении города Игрек. С его отбытием в отделах кадров исчезали фотографии и всякие бланки, касающиеся его