Шпион в Юрском периоде - Геннадий Прашкевич

Собаки дико оглядывались.

Невидимый ветер ворвался с моря в узкий пролив.

Взметнулась снежная пыль, густо осыпала черные скалы, собак, людей, и сразу все понеслось вверх — все выше, выше, выше. Стремительными реками, вьющимися, широкими, презрев все законы физики — снег несло все вверх и верх по отвесным скалам. И все вокруг приобрело бледно–серый линялый оттенок.

10

Лейтенанта Риттера погубила самоуверенность.

Его нисколько не трогала смерть эскимосов и Рика Финна. В конце концов, нервный датский поэт первым схватился за оружие, а лейтенант Риттер заботился о своих горных стрелках, он давал присягу Третьему рейху. Упусти он датчан или эскимосов, они могли добраться до Ангмагсалика и вызвать британскую авиацию. Лейтенант Риттер не мог этого позволить: германская армия, разбросанная по всему континенту, нуждалась в погоде, а погоду с севера давала метеостанция, поставленная на острове Сабин.

Мат Шерфиг тоже не вызывал у лейтенанта особого любопытства.

Ну да, вечерние допросы–беседы. Это, конечно, разнообразит жизнь, но датчанин оказался неразговорчивым. Лейтенант даже вражды к нему не испытывал. Как, собственно, и к Дании. Ясно и дураку: такая маленькая страна не может существовать самостоятельно. В истории ей просто везло. Не потерпи Карл XII сокрушительного поражения, Дания и сейчас оставалась бы провинцией Швеции. Не вмешайся в XIX веке в дело Россия, вся Ютландия оставалась бы под пруссаками. Лейтенант Риттер твердо знал: весь этот северный край должен принадлежать Германии.

Это было точное знание. Оно не требовало доказательств.

Упоенный легкой победой, лейтенант Риттер устроил привал.

Воспользовавшись удобным моментом, Мат Шерфиг отнял У него оружие.

Сперва он хотел расстрелять лейтенанта Риттера, чего тот, безусловно, заслуживал. Это развязало бы руки Шерфигу. И тайна германской метеостанции перестала бы быть тайной. Но датчанин вовремя перехватил взгляд лейтенанта — самоуверенный, Даже наглый, и этот взгляд его отрезвил. Он, Мат Шерфиг, не Уберег своих эскимосов, не уберег гордость Дании поэта Рика Финна, было бы непростительно отправить лейтенанта Риттера на тот свет просто так. Он решил доставить германского офицера в Ангмагсалик, там лейтенант, несомненно, потеряет чувство внутренней правоты.

11

Они пересекали круглое береговое озеро, промерзшее до самого дна.

На отшлифованный ветром лед, тусклый и гладкий, как на потертое зеркало, медленно падали вычурные крупные снежинки. Нежные кристаллические лучи сцеплялись, как шестеренки, лед на глазах покрывался хрупкими фантастическими фигурами, их сметал злобный ветер, прорывающийся с промерзлого плато. Далеко на западе равнодушно стыли мертвые ледяные склоны внутренней Гренландии — обитель мрачных духов, возглавляемых Торнарсуком. Туда стекаются души умерших людей. Там сейчас стенали души эскимосов и хмурилась душа знаменитого поэта. Ледяные склоны кое–где отливали голубизной утиного яйца. А над заснеженным проливом стояли высокие белые айсберги, терпеливо ожидая часа, когда вода откроется и они двинутся в привычный путь к мысу Фарвел.

Я не знал, видел ли старик заполярные пейзажи.

Я не знал, умел ли он обращаться с оружием. Конечно, в его сейфе лежал старый “вальтер”, но это ни о чем не говорило.

12

Страх.

Перелистывая страницы рукописи, я вслушивался в ночь.

Беллингер спал. Совсем недалеко от меня. В его спальне горел свет, но он спал. Ночь была тиха. Луну закрывали облачка. Роман Беллингера был густо пропитан страхом. Страх витал в белесом морозном воздухе. Страх свирепо дышал в затылок лейтенанту Риттеру. Тот же страх заставлял Мата Шерфига торопить усталых собак. Промышленник знал — приближается ночь, значит, страхи еще сгустятся. Он не мог делить спальный мешок с врагом. Гуманнее было пристрелить лейтенанта. И все же он решил доставить немца в Ангмагсалик.

Ветер, дувший с полюса, сделал свое дело: снег плотно сбило, все гребни срезало, неровности занесло. Усталые собаки дико оглядывались на людей. На фоне неожиданных бледно–розовых облаков вдруг возникла, высветилась золотистая вершина, оконтуренная невидимым солнцем. Снизу, на побережье, подошву горы обнимал белый туман, нанесенный с моря, — там чернели промоины. Совсем как возле Ангмагсалика, невольно отметил Шерфиг: туман, а сверху невидимое солнце. Сколько раз он, Мат Шерфиг, подъезжал к Ангмагсалику, столько раз там висел туман, сквозь который смутно проступали тени каменных построек. Иногда в тумане плакала и выла эскимоска. Может, у нее утонул на рыбалке муж и она боялась, что смертельную полынью скоро затянет льдом. Тогда душа утонувшего не сможет отправиться на запад. Своим горестным воем эскимоска отгоняла от полыньи злобного Торнарсука.

Страх.

13

Впоследствии доктор Хэссоп не раз возвращался к этим страницам.

Наверное, он считал, что где‑то здесь в душе промышленника Мата Шерфига начался перелом, заставивший его изменить планы.

Не знаю. Я не одобрял действия промышленника.

Проблему безопасности, правда, он решил изящно. Когда немец указал вдаль: “Нунаксоа! Медведь!” — он сразу понял, что медведь послан ему судьбой. Сбросив лейтенанта с нарт, он устремился в погоню. И я понял Шерфига, как, впрочем, ощутил и чувства лейтенанта Риттера. Он один на леднике. Упряжка удаляется. Что случилось? Он брошен? Датчанин бросил его замерзать? Лейтенант Риттер был свободен, но эта свобода не обрадовала его. Нет оружия, нет еды, нет собак. Он не может добраться ни до Ангмагсалика, ни до острова Сабин. А горные стрелки хватятся его не раньше чем через сутки.

Страх.

Беллингер не скупился на убеждающие детали.

Он и меня заставил задохнуться от отвращения. Ведь, вернувшись, датчанин почти насильно накормил лейтенанта горячей печенью убитого медведя. Кровь текла по небритому подбородку Риттера, но он глотал омерзительные куски. Он не хотел, чтобы пули собственного автомата расколотили его череп на части.

14

По дну затененной долины растекался белесоватый мороз. Тысячи иголочек, как шампанское, кололи ноздри.

“Я ничего не вижу”, — прохрипел лейтенант Риттер.

“А тебе и не надо ничего видеть, — прохрипел в ответ датчанин. — Я твой поводырь. Положись на меня. Скоро с твоих ладоней клочьями слезет кожа — наверное, знаешь, что печень белого медведя перенасыщена витаминами. Ты убил Рика Финна и убил моих эскимосов — это навсегда. А твоя слепота — лишь на время”.

Ледяные кристаллики медленно падали с низкого неба, скапливались на плечах, в каждом сгибе одежды. Призрачный стеклянный блеск утомлял глаза, воздух сиял, как радуга. Не меньше, чем этот блеск, Мата Шерфига мучила ненависть. Она усилилась, когда он прочел отобранное у Риттера письмо. Это было личное письмо. Лейтенант Риттер адресовал его жене в Берлин — в серый город, в котором Мат Шерфиг никогда не был, но в котором очень неплохие годы провел в свое время поэт Рик Финн.