Дом душ - Артур Ллевелин Мэйчен

Девушка рассмеялась, вынудив их резко повернуться. Ричмонд содрогнулся.

– Ах! – вскричал он, глядя на спутницу. – Что это у тебя? Дэвис, взгляни-ка, – оно сочится влагой.

Она посмотрела на свой маленький сверток и приоткрыла бумажную обертку.

– Да, взгляните оба. Это была моя собственная идея. Вам не кажется, что из него получится превосходный экспонат для музея доктора? Он с правой руки – той самой, что забрала «Золотого Тиберия».

Мистер Дэвис кивнул с немалым одобрением, а Ричмонд приподнял свой уродливый котелок с высокой тульей и вытер лоб грязным носовым платком.

– Я ухожу, – объявил он. – Вы двое можете остаться, коли вам угодно.

Троица обогнула конюшню, прошла мимо огорода, превратившегося в иссохший пустырь, и свернула за живую изгородь, окаймляющую задний двор, стремясь к конкретному месту на дороге. Примерно через пять минут по тенистой подъездной аллее неторопливо прошествовали два джентльмена, которых праздный образ жизни побудил совершить экспедицию по забытым окраинам Лондона. Они заметили заброшенный особняк с дороги и, взирая на царящее повсюду тягостное запустение, завели пафосный разговор, в немалой степени черпая вдохновение у Джереми Тейлора[77].

– Посмотрите, Дайсон, – сказал один, когда они приблизились, – взгляните-ка на окна верхнего этажа; солнце у самого горизонта, и, хотя стекла покрыты пылью, «эркер явится вместо ниши»[78].

– Филлипс, – ответствовал старший и (надо заметить) более напыщенный из двоих, – фантазии овладевают мною; нет сил сопротивляться гротеску. Здесь, где все тускнеет и исчезает, где мы ступаем в кедровых сумерках и в наших легких распадается на мельчайшие частицы воздух из самих горних высей, я не могу и дальше оставаться бастионом банальности. Гляжу на это нестерпимо яркое сияние оконных стекол, и дом кажется мне заколдованным; попомните мои слова, в той самой комнате мы обнаружим кровь и пламень.

Приключение с «Золотым Тиберием»

Мистер Дайсон и мистер Филлипс свели знакомство благодаря одной из мириад случайностей, что ежедневно вершат свои дела на лондонских улицах. Мистер Дайсон был литератором и являл собой печальный пример талантов, не нашедших верного применения. С такими задатками он мог бы в расцвете лет оказаться в числе наиболее обожаемых любимых романистов Бентли[79], но решил пойти против течения; о да, он свел знакомство со схоластической логикой, но в логике жизни ничего не смыслил и самонадеянно именовал себя «творцом», хотя на самом деле был всего лишь праздным и любознательным свидетелем чужих стремлений. Среди множества заблуждений одно было ему в особенности дорого: Дайсон мнил себя усердным трудолюбцем и входил в любимое заведение, маленькую табачную лавку на Грейт-Куин-стрит, с безграничной усталостью заявляя всякому добровольному слушателю, что дважды зрел восход и закат не сомкнув глаз. Владелец лавки, мужчина средних лет, отличавшийся исключительной вежливостью, терпел Дайсона отчасти ввиду добродушия, отчасти как постоянного клиента. Ему разрешали сидеть на пустом бочонке и выражать свое мнение по литературным и художественным вопросам до той поры, пока не надоест или не наступит время закрытия; и, ежели новые клиенты не появлялись, принято было считать, что красноречие Дайсона никого не отпугнуло. Он исступленно экспериментировал с табаком,[80] без устали пробовал новые комбинации и одним вечером, едва объявившись в лавке, озвучил новую абсурдную формулу – как вдруг молодой человек примерно того же возраста, вошедший мгновением позже, попросил лавочника повторить для него заказ, при этом адресуя любезную улыбку мистеру Дайсону. Дайсон ощутил себя глубоко польщенным; обменявшись парой фраз, они разговорились, а через час табачник увидел, как новоиспеченные друзья сидят рядом на бочонках и увлеченно беседуют.

– Многоуважаемый сэр, – сказал Дайсон, – я сформулирую вам задачу литератора в одной фразе. Ему надлежит сделать лишь одно: придумать замечательную историю и рассказать ее в замечательной манере.

– В этом отношении я с вами соглашусь, – ответствовал мистер Филлипс, – но, если позволите, буду настаивать, что все истории в исполнении истинного мастера слова чудесны, и каждая деталь приобретает неповторимое очарование. Смысл особого значения не имеет; форма – вот что главное. Воистину, высочайшее мастерство проявляется в том, чтобы взять исходный материал, кажущийся обыденным, и с помощью высокой алхимии стиля преобразовать его в чистое золото искусства.

– Да, это и впрямь доказательство громадного мастерства, но примененного неумным или, по крайней мере, неосмотрительным образом. Как если бы великий скрипач продемонстрировал нам, что за чудные созвучия он способен извлечь из детского банджо.

– Нет-нет, вы глубоко заблуждаетесь. Вижу, у вас радикально ошибочный взгляд на жизнь. Мы должны разобраться с этим. Пойдемте ко мне; я живу недалеко отсюда.

Так мистер Дайсон завел дружбу с мистером Чарльзом Филлипсом, который поселился возле тихой площади недалеко от Холборна. С того дня они наведывались друг к другу то регулярно, то совсем наоборот, и назначали встречи в лавке на Куин-стрит, где их беседы лишали табачника половины удовольствия от прибыли. Между ними постоянно случались пикировки на литературную тему: Дайсон превозносил стремление к вершинам чистейшего вымысла, в то время как Филлипс, изучавший естественные науки и увлекшийся этнологией, настаивал, что вся литература обязана иметь научную основу. Благосклонность заблуждавшихся, но уже покойных родственников привела к тому, что оба молодых человека могли не опасаться голодной смерти – и, как следствие, проводили дни в милой сердцу праздности, мечтая о грядущих свершениях и наслаждаясь беззаботными удовольствиями богемной жизни, не приправленной острым соусом нищенствования.

Однажды июньским вечером мистер Филлипс в спокойном уединении сидел в своей комнате у открытого окна с видом на Ред-Лайон-сквер. Он безмятежно курил, наблюдая за течением жизни внизу. В ясном небе еще не растаяли отблески давно минувшего заката. Надвигающиеся летние сумерки вступили в противоборство с газовыми фонарями на площади, сотворив драматический контраст, овеянный мистическим флером; и дети, бегающие по тротуару туда-сюда, и томящиеся бездельники у пивной, и случайные прохожие скорее колыхались и парили посреди игры света и тени, чем выделялись как нечто овеществленное. Постепенно в домах по другую сторону площади один за другим проступали освещенные квадраты окон; время от времени чей-то силуэт вырисовывался за шторой, чтобы вновь исчезнуть, и подходящим аккомпанементом ко всей этой отчасти театральной магии выступали глиссандо и фанфары фисгармонии, на которой где-то неподалеку играли бравурную мелодию из итальянской оперы, и неумолкающим фоном звучал гулкий бас холборнского транспорта. Филлипс наслаждался мизансценой и ее воздействием; свет в небе померк и превратился во тьму, на площади постепенно воцарилась тишина, а он все сидел и грезил у окна, покуда не встрепенулся от трезвона дверного колокольчика и не обнаружил, взглянув на