Марсельская сказка - Елена Букреева

— Так значит… — голос мой охрип от нахлынувших чувств. — Ты прошёл войну? Как же так, Реми? Разве дети должны воевать? Почему тебя не отправили домой? Это не…

Он резко втянул носом воздух и посмотрел на меня.

— Я был в партизанском движении, Эйла, как и другие мальчишки моего возраста и младше. Но я… я начал это не для того, чтобы рассказать тебе о войне, — Реми повернулся ко мне, взял обе мои руки в свои. Моё сердце затрепетало, но тотчас же болезненно сжалось в дурном предчувствии. — Ты знаешь, что произошло с моей матерью и сестрой. Я узнал об этом через четыре года. Четыре года я жил с мыслями и мечтами об их жизни в Швейцарии. Но я вернулся в квартиру, которую отдали властям, забрал у соседей письмо от тёти, и узнал, что остался один. В семнадцать лет у меня не осталось никого и ничего, кроме подвала в доме, где мы жили, кроме этого проклятого письма. И осознания того, что я виноват в гибели мамы и сестры. Я бы многое отдал, чтобы снова войти в двери нашей квартиры, взглянуть на неё, быть может, другими глазами, взглянуть на себя другими глазами. Но пока я знаю: всё могло бы быть иначе, если бы я не сбежал. Мы бы пересекли границу раньше, потому что мать не тратила бы время на мои поиски, дядя и тётя встретили бы нас на границе, и наша жизнь… она бы не была сломана. В корабль, на котором служил мой отец, попала бомба в пятнадцатом, я не смел винить себя в его гибели, но они… мама и Дайон… я научился жить с мыслью о том, что я своими руками все разрушил. Это невыносимо, но это правда. Ты говоришь, что не заслуживаешь её? Не заслуживаешь знать это дерьмо обо мне? Никто бы не захотел узнать.

Я не могла позволить себе заплакать, только не при нем, не при ком бы то ни было. Это выдало бы меня, выдало бы меня с потрохами. Я уже знала итог его откровений, я читала это в его глазах. А потому лишь стиснула зубы и замерла в смиренном ожидании своего приговора, будто бы это и впрямь могло причинить мне боль…

Будто я ждала чего-то иного.

— Не нужно смотреть на меня так, будто ты не считаешь меня виноватым.

— Только глупец скажет, что ты виноват в их смерти, — немедленно отозвалась я, сверля его остекленевшим взглядом.

Реми горько усмехнулся.

— Это неважно. Всё неважно, Эйла. Ты должна понимать: я уже потерял своих близких, своей виной или нет, но я остался один. Я не могу позволить себе снова потерять кого-то. И не могу позволить тебе вторгнуться в своё одиночество. Самым верным решением будет сохранять нейтралитет. Мы с тобой все равно из разных миров. Нам должно быть достаточно просто не привязываться друг к другу.

Слова эти, ожидаемые и неожиданные, больно ударили под дых. Выбили весь воздух из лёгких. В момент, когда мне показалось, что мы стали ближе друг к другу, между нами разверзлась глубокая пропасть. Охваченная пламенем неожиданных чувств, я могла броситься в неё и погибнуть. Но инстинкт самосохранения по-прежнему был со мной. Он держал меня у края обрыва и не позволял сорваться вниз.

— Не волнуйся, — сдавленно сказала я, медленно убирая свои ладони из-под его. — Ты верно сказал: мы с тобой из разных миров. Но они параллельны друг другу, Реми, им не суждено пересечься. Можешь не беспокоиться об этом.

Я словно бы сделала шаг от края — решительно и отчаянно. Эта глупая ложь сдавливала моё горло, но я улыбалась. Розалинда всегда играла на публику: улыбалась, когда от неё этого ждали, принимала скорбный вид, когда того требовала ситуация. У меня всегда все шло не по плану. И с каждым прожитым днем я понимала — сдерживать свои эмоции становится все трудней. Сейчас мне оставалось только надеяться на то, что он не видит моих сияющих от слёз глаз. И не слышит, как гулко грохочет моё сердце.

И температура между нами вдруг словно бы упала, и теплая прованская ночь стала на порядок холоднее. Я отодвинулась от него — мне нужно было как можно больше места, чтобы разместить все свои мысли — и крепко сжала кулаки. Где-то над ухом раздался скрип дерева, надо мной возникла высокая тень — это Реми встал со своего места.

— Я рад, что ты меня поняла, — пробормотал он, и мне вдруг захотелось спросить с усмешкой: веришь ли ты сам в то, что говоришь? — Нам нужно как можно скорее вернуться к тому, с чего мы начали.

Я усмехнулась, но ничего не ответила.

— Я должен немного поспать. Тебе стоит пойти со мной в машину, я не хочу терять тебя из виду.

— Боишься, что убегу в лес? — я хмыкнула, но так и не взглянула на него.

— Ты останешься здесь?

— Останусь.

— Ты можешь замёрзнуть. И я должен знать, что ты находишься где-то поблизости. К тому же, тебе и самой не мешает поспать.

Мне хотелось расхохотаться с абсурдности его слов. Как он может сперва так страстно отвечать на мой поцелуй, затем открывать нараспашку свою душу, а после покрываться непробиваемой коркой льда? Ещё немного, и он снова начнёт на меня орать. Или, что на порядок хуже, станет меня игнорировать. И почему меня это так нестерпимо злит? Помнится, в Кембридже я и сама грешила подобными выходками…

— Ради бога, Реми, — прервав поток бешеных разрушающих мыслей, я повернулась к мужчине и сверкнула решительным взглядом. — Я в ярдах двадцати от машины. Тебе и правда не помешало бы поспать. Нужно как можно скорее покончить с этим, как можно скорее… добраться до Парижа. Иди. Я разбужу тебя на рассвете. Обещаю.

— Если и бестирийцы…

— Я бегаю быстро и кричу громко. Иди же. Пожалуйста, просто… дай мне побыть одной.

Слёзы вновь обожгли глаза, и я крепко зажмурилась, отвернувшись. Под чужими ногами зашуршала трава. Один шаг, два, три… спустя мгновение в этой ночи осталась лишь я, тихое журчание ручья да полный небосвод звёзд. Они подмигивали мне, собравшись над моей головой, но я будто не видела их, я была где-то далеко, в прошлом, где тринадцатилетний мальчишка запрыгнул в этот несчастный кузов, а его любящая мать наверняка побежала за ним… я представила, как её образ скрывается за поворотом, и как он,