Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будьте здоровы.
А. Пешков
16. I. 33.
[Приписка на полях]: воспоминаниях шпиона написал в Париж, м. б., там найдут журнал, где они напечатаны.
1074
А. Н. ТОЛСТОМУ
17 января 1933, Сорренто.
Дорогой Алексей Николаевич —
для «Всесоюзного конкурса» семи премий — мало, я советую увеличить хотя бы до 15, а сумму первой премии поднять до 25 т. Так будет солиднее.
Затем: почему только — комедия? Включите и драму. Обязательно.
Мое участие в жюри едва ли нужно, да и некогда читать пьесы и прочие шалости пера, я человек насквозь серьезный, к тому же в данное время занят многотомным сочинением на тему о необходимости изменения Млечного Пути и перемещения созвездий, или «Вселенная, какой она должна быть». Хочу преодолеть Н. Морозова.
О Колтоновской написал в соответствующее место. Сколько у Вас еще заготовлено старушек для пенсии?
Узнав — стороною, — что Вы, многоуважаемый тезка и почтенный друг, отработали в литературе русской уже 25 лет, мы, соррентинцы: Всев. Иванов с женой, Торквато Тассо, Сильвестр Щедрин, Марион Крауфорд, Генрик Ибсен и др., решили послать Вам приветственную и благодарственную депешу. Но — не послали по причине преждевременной смерти некоторых и потому что остальные разбежались неожиданно. Остался один я и сородичи мои. Посылая шутки к чорту, я от всей души — горячо поздравляю Вас. Вы знаете, что я очень люблю и высоко ценю Ваш большой, умный, веселый талант. Да, я воспринимаю его, талант Ваш, именно как веселый, с эдакой искрой, с остренькой усмешечкой, но это качество его для меня где-то на третьем месте, а прежде всего талант Ваш — просто большой, настоящий русский и — по-русски — умный, прекрасно чувствующий консерватизм, скрытый во всех ходовых «истинах», умеющий хорошо усмехнуться над ними. Вы сделали немало весьма ценных, но еще недостаточно оцененных вещей, есть и совсем не понятые, и — хотя это грустно, а — не плохо. Прозрачность — качество весьма похвальное для оконного стекла, сквозь него — все видно, но самого-то его как будто и нет, в бинокле, микроскопе, телескопе — тоже стекло. И — остальное Вы сами понимаете. Мне еще хочется сказать Вам, что для меня Вы, несмотря на Вашу четвертьвековую работу, все еще «начинающий» и таковым пребудете даже до конца дней. «Петр» — первый в нашей литературе настоящий исторический роман, книга — надолго. Недавно прочитал отрывок из 2-й части, — хорошо! Вы можете делать великолепные вещи. Ваш недостаток — торопливость. Вот читаю сейчас «Хождение по мукам» — «18-й год», — какое уменье видеть, изображать! Но — есть досадные, недописанные страницы. Ну, это уже начинается старческая воркотня. Баста!
Крепко обнимаю, будьте здоровы! Сердечный привет милой умнице Тусе.
А. Пешков
17. I. 31.
1075
А. Д. СПЕРАНСКОМУ
17 января 1933, Сорренто.
Дорогой Алексей Дмитриевич —
примите сердечное мое спасибо за любезность, с которой Вы согласились дать для альманаха Вашу—исключительно интересную и крайне полезную для литераторов, а также и вообще для умеющих думать — статью об эксперименте.
Давняя мечта моя — включение художников слова в область научной мысли, — область неизмеримо более значительную — и более мучительную — чем «быт». Романисты будущего — и, я думаю, близкого будущего — должны ввести в круг своих тем героизм научной работы и трагизм научного мышления, — вот что я думаю. Героизм этот, так же как и трагизм, очень властно звучит в хорошем Вашем письме, как мне кажется.
В конце письма есть слова: «Задача оказалась не столь благодушной, как являлась она за Вашим столом». Это — по поводу строения Всесоюзного института. Мне кажется, что Вы несколько преждевременно даете место скепсису или пессимизму. По сведениям из Москвы, дело идет неплохо Ассигновка на текущий год— 12 миллионов и 100 тысяч руб. золотом — этого достаточно для начала, а затем — можно будет поднять вопрос о необходимости признания стройки «ударной». В пользу этой необходимости уже теперь есть данные, за год их накопится больше. Хорошо было бы, если б Лев Николаевич сорганизовал две-три статейки об Институте для европейской и американской прессы.
Пишу Вам под аккомпанемент дьявольски мощных ударов грома. Все содрогается, ноют стекла в окнах и дверях. Терраса густо засеяна градом. Непрерывно сверкают молнии. Отвратительнейшая картина, вернее — никакой картины, а просто — серая кашица кипит, и в нее суются огненные палки в руку толщиной. Холодно, сыро, ветер визжит. Не нравится сегодня мне вселенная, вот — даже с маленькой буквы написал ее, а обычно пишу с большой, с уважением к ней, Вселенной.
Крепко жму Вашу руку, дорогой А. Дм.
А. Пешков
17. I.33.
1076
А. С. МАКАРЕНКО
30 января 1933, Сорренто.
Дорогой Антон Семенович —
я стороною узнал, что Вы начинаете уставать и что Вам необходим отдых. Собственно говоря — мне самому пора бы догадаться о необходимости для Вас отдыха, ибо я в некотором роде шеф Ваш, кое-какие простые вещи должен сам понимать. 12 лет трудились Вы, и результатам трудов нет цены. Да никто и не знает о них, и никто не будет знать, если Вы сами не расскажете. Огромнейшего значения и поразительно удачный педагогический эксперимент Ваш имеет мировое значение, на мой взгляд.
Поезжайте куда-нибудь в теплые места и пишите книгу, дорогой друг мой. Я просил, что[бы] из Москвы Вам выслали денег.
Будьте здоровы, крепко жму руку. Всего доброго!
А. Пешков
30. I. 33.
1077
