В горах долго светает - Владимир Степанович Возовиков

скамеечке, сооруженной из снарядного ящика, кто-то писал домой, поодаль слышался плеск и негромкий смех — там поливали друг друга из шланга холодной артезианской водой. В стороне смутно чернели палатки, и от них доносилась приглушенная песня.

Плохо улавливая речь собеседника, продолжаю вслушиваться в стрельбу и следить за малиновыми ручейками во тьме. Долина словно залита черно-фиолетовой тушью, и контуры далеких гор угадываются лишь по неровному обрезу звездного купола. За пределами воинского расположения — ни огонька, по которому можно угадать кишлаки, разбросанные у подножия гор. Этот глухой звездный мрак больше, чем стрельба, напоминает о том, что рядом идет война.

Уловив мое беспокойство, Борис Павлович Лалаев, майор, «афганец» со стажем (второй год его службы заканчивался в здешнем краю), с усмешкой заметил:

— Ничего особенного — дежурная перестрелка, — и, рассеивая недоумение, пояснил: — Какая-то мелкая душманская сошка гонорар отрабатывает. Есть тут такие — Ахмад Шах подбрасывает. Днем он — как все, а ночь подошла — добудет из тайника автомат или винтовку да и пальнет разок-другой в сторону наших или афганских постов. Надо же создавать видимость, будто население воюет против народной власти и советских войск. Им за это приплачивают да подбрасывают патронов...

Длинная пулеметная очередь словно обрезала перестрелку, и в долине воцарилась глубокая тишина. И как-то уж слишком мирно, по-домашнему, звучат негромкие солдатские разговоры, только мелодия песни у темных палаток не дает остынуть тревожному чувству.

Тишина длится уже с четверть часа, и и Лалаев подводит черту:

— Ну вот, повоевали. «Духи» вообще-то ночью предпочитают помалкивать. Может быть, только переходы совершают, тайные склады проверяют и пополняют. На диверсии они чаще всего выползают в сумерках. Могут мину сунуть в дорожную пыль перед припозднившейся машиной или караваном, а то засядут в камнях или в кустах и подкарауливают случай. Ударят — и наутек. Темнеет здесь быстро, и расчет ясен: напакостить и скрыться во тьме. Как шакалы. Армейские подразделения они даже крупными бандами обходят подальше. Небольшие посты на дорогах — им костью в горле, и там нападения часто случаются.

Песня у палаток замолкла, некоторое время мы прислушиваемся к далекому, едва различимому гулу вертолета, следим за красноватыми созвездиями САБов — светящихся авиабомб, подвешенных в небе на парашютах где-то в исходе громадной долины. Но вот снова басовыми струнами зазвенела гитара, и молодой глуховатый голос повел новую песню. Это была песня-баллала, песня-быль, какие часто рождаются на войне и обязательно имеют в своем истоке действительные события, называют имена людей, живых или еще недавно живших. Она мне знакома — год назад мелодию этой песни привез из Афганистана мой товарищ, но, к сожалению, запомнил он лишь несколько повторяющихся строчек:

Гранатовый цвет, гранатовый цвет, Гранатовый цвет на дороге. А нас уже нет — ушли мы в рассвет, Ушли мы в рассвет по тревоге...

Товарищ лишь пересказал содержание песни-баллады, и оборванные строчки ее засели в памяти, странно тревожа лаконизмом суровой правды. О ком песня, где, когда и кем написана, товарищ не знал. Случайно услышал, случайно запомнил. «Гранатовый цвет... А нас уже нет — ушли мы в рассвет по тревоге...» Чтобы двумя строчками ввести слушателя в незнакомую страну, охваченную войной, передать настроение солдата, уходящего на ранней заре, может быть, навстречу смертному бою, надо обладать не только талантливым сердцем, но все пережить самому.

За неделю поездки по горячей афганской земле я в тот вечер впервые услышал, как поют солдаты. И надо же — знакомая мелодия. Значит, песню подхватили. А может, она родилась здесь, в этом маленьком палаточном гарнизоне, и по этой суглинистой иссохшей земле ходили те, о ком в ней поется?

Улыбка твоя как огонь горяча. Мне лучшей подмоги не надо: Я знаю надежную силу плеча Сарбаза из Джелалабада. Нам выпало нынче по триста шагов До желтого гребня — засады врагов, А там уж до новой ракеты Нам хватит одной сигареты...

— Поют, — негромко заметил подошедший офицер. — И время-то не для песен, а поют... Кажется, Скалянский, разведчик...

Время и в самом деле было непесенное. В Панджширской долине банды Ахмад Шаха к концу лета резко усилили активность, пытаясь вытеснить войсковые части республики из удобных для жизни ущелий, затянуть борьбу в надежде на возрастающую помощь из-за рубежа. Лихорадочное стремление душманов вынудить правительственные войска к отступлению имело серьезную причину. Уже близилась осень, и она грозила наглухо закрыть поднебесные перевалы Гиндукуша — дорогу в Пакистан. Если душманы не отвоюют для себя опорные базы в самой долине и быстро не создадут на них достаточных запасов, с началом зимы им придется либо сдаться, либо разбежаться, либо умереть среди камня и снегов. В провинции Баглан жители рассказывали нам, как в середине минувшей зимы спустившиеся с гор охотники сообщили о каких-то людях, застигнутых на высокогорье пургой и отрезанных лавинами от ближних дорог. На поиск вышли подразделения афганской армии вместе с советскими воинами. Рискуя жизнью, по засыпанным снегом карнизам и гребням гор пробирались десантники-скалолазы. Вертолетчики под ураганным ветром и снегопадами обследовали ущелья, высаживали спасателей с теплой одеждой, медикаментами и продуктами. Помощь опоздала. В расщелинах и стылых гротах, среди забитых снегом камней под навесами скал были найдены десятки скрюченных человеческих тел, и возле каждого — оружие. Бойцы народной милиции — царандоя — опознали среди погибших двух главарей душманских банд, изрядно досаждавших минувшим летом населению провинции. О гибели своих врагов люди рассказывали без жалости, всякий раз заключая: «Аллах справедлив».

Надо увидеть взорванный во время сеанса детский кинотеатр, сгоревший автобус с пассажирами, изрубленного на куски человека, не угодившего душманам, безрукого и безглазого ребенка, подобравшего на дороге красивую «игрушку», начиненную взрывчаткой, чтобы понять людей, не прощающих бандитов даже после их смерти. «Аллах справедлив». Кто знает! А вот то, что аллах не всесилен — очевидно. С первых дней Апрельской революции не затихает война против ДРА. Это война феодалов, богатеев и наемных убийц, оплаченная иностранными деньгами, против крестьян, рабочих, трудящейся интеллигенции, война паразитов против тех, кто честно зарабатывает свой хлеб. Не надо обладать провидением всевышнего, чтобы в такой войне определить сторону справедливости. Да только не может аллах заковать в лед, испепелить небесными громами главарей контрреволюции, сидящих за кордонами страны и организующих налеты на республику. Видно, не властен он и над теми, кто вкладывает в кровавые руки контрреволюции оружие и грязные деньги. Да что там акулы! Не простирается его власть даже над мелкими хищниками вроде некоего Карима — палача окрестных селений, вожака откровенно бандитской