Старый рыцарь - Дилара Маратовна Александрова

Мягкий песок расходился под ногами, но не мешал ходьбе: земля под ним оставалась тверда, как и всегда. Лошадиные копыта знали толк в хорошем беге, их знания пригодятся и человеческим стопам. Турнирное поле оцепили стражники. Все гадали, кто из них разобьёт стройную цепь вороненых стальных жемчужин, подняв прямой меч на противника. Каждый из них казался высок, статен и непобедим. Северная скала против южного вепря — шеи тянулись к небу, превращаясь в гусиные.

Глубокие ложи, раскрыв свои рты, усадили лордов, леди и их наследников в удобные стулья с мягкими обивками, и те походили на пестрые зубы в улыбке задорного шута. На ветру трепыхались палантины, призванные защищать от солнца и озноба. Но в это утро прохлада пробиралась не со стороны ветра, и зябли все. Рассвет только зачинался, в сумерках просыпающегося дня многие не могли разглядеть друг друга. Этого и не требовалось — то, что имело значение, было освещено как нельзя хорошо. Высокие факелы оцепляли бойцовую площадь, призванные пролить свет на справедливость суда. Факельное пламя шкварчило, выплевывая искры. Оранжевый свет разрезал сумерки, отплясывая весёлый танец на заспанных лицах. Лорд Уолгот Бордовый сидел ближе к полю, прямо над ложами, находящимися ниже соли. Он все время менял положение тела, и его внушительный живот ходил ходуном, словно желе.

После того, как прибыл Верховный оторн, проковыляв к твердому стулу, находящемуся на бойцовой площади, затрубили трубы. Бельтрес встал, а за ним все остальные. Король Реборн Блэквуд занял свое место после того, как старательный герольд назвал все чины и титулы. Королева своим присутствием суд не почтила. Вид крови пугал монаршую особу, и никто даже не удивился, что Исбэль Блэквуд отсутствовала.

Наступила гнетущая тишина. Под любопытные взгляды толпы король оглядел присутствующих, задумчиво уперевшись локтем о трон и положив седеющий подбородок на крепкие пальцы. На него смотрели лорды и леди, их дети, пажи и слуги, трезвеющие подданные и только набирающие хмель повесы, его стража, оторны, собравшиеся вокруг верховного и даже факелы, глядящие оранжевым пламенем прямо ему в лицо.

Король Реборн Блэквуд кивнул, не нарушая тишины. Толпа оживилась, прошел ропот. Оторн Бельтрес сделал хромой шаг вперёд, оставив позади своих помощников. Плащ свисал с его плеч, казавшихся больше, чем обычно.

На площадь ввели подсудимого. Желе на животе лорда Уолгота Бордовея вовсе потеряло свой покой. Зрители стали перешёптываться, закрывая ладонями уши слышащих, будто это скрывало то, о чем они говорят. На самом деле слова эти были не для кого секретом — говорили-то все одно и то же. О вдове и старике, которого затоптал дикий вепрь. А ещё говорили, что Фолкмар этот — чудовище. С огромными клыками, красными глазами и когтями, роющими землю. Потому и выжил. Кто же уйдет живым от кабана? Другие утверждали, что никакое он не чудовище, а просто дряхлый старик, не забывший своих обетов. А выжил он потому, что вепрь оказался не кабаном, а свиньёй. А такая даже если и собьёт, то никакого проку от того не будет. Свинью оседлать может и старик, и даром, что ему стукнуло восемьдесят.

Но все сошлись в едином мнении — ежели северная скала побьет вепря, вестимо, не вепрь это, а свинья. А рыцарь не чудовище вовсе, а просто тот, которому повезло получить мечом в плечо. Ведь находились умники, которые утверждали, что меткая свинья попала прямо в прореху в ржавом вороненом доспехе. Хотя другие спорили, что Фолкмар был и вовсе без доспехов. Но всё решит Воин: его суд зорок, он-то точно видел сверху, как сталь прорезала лунный свет, просочившийся в щели давно не латаной конюшни. Его последнее слово ответит на все вопросы, хоть сказано оно будет кровью.

— Лорд Дамиан Бордовей, первый крови почтенного дома Бордовеев, хранителей центральных земель и дубовых рощ, признаешь ли ты свою вину — нарушение клятвы, данной при посвящении в рыцари — защищать вдовиц? — проскрипел Бельтрес, сжимая цепкими пальцами полы плаща, чтобы их не унес ветер.

— Не признаю. Я не нарушал никакой клятвы, девушка согласилась сама. Таков уж мир, женщины любят золото и красивые одежды. В том нет ничьей вины, так рассудила судьба. Вдовицы те же самые женщины, хоть и носят черные одежды. Но любят золото так же, как все.

По головам прошёлся ропот, и, если кто посмотрел на отца молодого мужчины в прекрасном стальном доспехе, то заметил бы, что он усиленно кивает, в такт тряске своего живота.

Молодой лорд Дамиан Бордовей был прекрасен в отблесках пламени: его доспех, от плеча до плеча прорезанный сдержанной узорчатой ковкой сиял, словно слезы дракона после умелой огранки ювелира. Оранжевые тени отплясывали на стали, на его золотых локонах, на крепких ногах в стальных поножах и на прямом стальном мече, вычищенном до глянца и заточенным до крови на глазах при взгляде на него. В другой руке Дамиан держал шлем, рядом было воткнуто копьё. Оторны рассудили, что, помимо меча, будет уместно ещё одно оружие.

— Признаешь ли ты вступление в поединок с воином возраста на тридцать вёсен более почтенного, чем дозволено кодексом? — задал второй вопрос Бельтрес, услышав ожидаемый ответ на первый, — Признаешь ли ты и то, что осквернил тело павшего, сбросив в канаву, а не предав огню?

Кто знает, что произошло там, под худой крышей? На стороне Бордовея его друзья-лорды и золото, на стороне вдовы — полуслепой старик да спящие стоя кони, которые смотрят большими умными глазами, а говорить не умеют. Да и женщины, вестимо, любили золото. Для Бельтреса это не было удивительным, он и сам не гнушался брать любовь за золото, когда ещё был молод, силен и не задумывался о священном сане. Очевидно, судить лордика за это никто не собирался.

— Дуэль была честна, — Дамиан отвел руку, сжимающую меч в подтверждении своих слов, — Он поднял свой меч, я поднял в свой — точно так же, как сейчас. Возраста его я не спрашивал, — (лорд Бордовей усиленно избегал имён, хотя правильно было бы произнести имя старого рыцаря полностью, вместе с прозвищем), — Очевидно, он стар. Но что делать тому, в чье брюхо тычат остриё клинка? — лордик теперь развел обеими руками, будто произносил очевидные истины непонятливым слушателям. Он повернулся, оглянув зрителей высоких и