Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Уигглин

Глаза Ребекки засияли.

— Я должна подрубить свою звезду или пришить ее тем швом, каким обметывают петли? — спросила она.

— Посмотри на все остальные звезды и сделай самый красивый шов, какой можешь, — вот и все. Это твоя звезда, и ты даже можешь вообразить, что это твой штат, и постараться сделать его самым лучшим из всех. Если и каждый другой человек будет стараться сделать лучшим свой штат, то мы получим великую страну, не так ли?

Глаза Ребекки выразили радостное подтверждение этой мысли.

— Моя звезда, мой штат! — повторила она с восторгом. — Ах, миссис Бакстер, я сделаю такие мелкие стежки, что покажется, будто белое вырастает из голубого.

Жене нового священника, казалось, было приятно видеть, как зароненная ею искра разожгла в юном сердце пламя воодушевления.

— Ты можешь вложить в свою звезду столько души, — продолжила она радостным тоном, делавшим ее столь обаятельной, — что даже тогда, когда ты будешь старушкой, сумеешь, надев очки, узнать ее среди других. До свидания! Приходи к нам в субботу вечером; мистер Бакстер хочет повидаться с тобой.

— Джадсон, помоги этому милому маленькому гению, Ребекке, всем, чем можешь! — сказала она в тот же вечер мужу, когда они беседовали, уютно сидя вдвоем в своей гостиной, и «жили» на приходском ковре. — Не знаю, чего она может или не может достичь в будущем; я только хотела бы, чтобы она была наша! Видел бы ты, как она крепко сжала в объятиях флаг и прижалась к нему щекой, и слезы переживания в ее глазах, когда я сказала ей, что ее звезда — это ее штат! Я не перестаю шептать себе: «Не пожелай ребенка ближнего твоего!»

Ежедневно в четыре часа Ребекка с необыкновенной тщательностью мыла руки с мылом, причесывала волосы и иными способами готовила тело, ум и дух к священному труду — пришиванию к флагу своей звезды. И все время, пока ее игла аккуратно и добросовестно делала крошечные стежки, она сочиняла «в голове» стихи. Больше всех ей нравилось это:

Звезды штатов вместе все — и твоя здесь есть с моей,

Гордо флаг страны роднойПод осенним небом рей!

Было много споров о том, кто из девочек будет изображать штат Мэн, ибо все понимали, что это высочайшая почесть, какую уполномочен оказать комитет по организации торжеств.

Элис Робинсон была самой красивой девочкой в поселке, но вместе с тем и очень застенчивой и уж никак не всеобщей любимицей.

У Минни Липучки было самое нарядное платье, пара великолепных белых туфелек и ажурные чулки, которые почти решили дело в ее пользу. Однако, как хорошо сказала мисс Делия Уикс, Минни была так глупа, что если бы ей вздумалось пососать свой большой палец во время праздничной церемонии, никого это ни капельки не удивило бы!

Следующей кандидатурой, выдвинутой на обсуждение, была Хальда Мизерв, и то обстоятельство, что, если ее не выберут, ее отец может отказаться внести деньги, обещанные им на духовой оркестр, стало предметом серьезного рассмотрения.

— Не очень-то мне хочется, чтобы такая хохотушка изображала наш штат; пусть лучше будет «богиней свободы», — предложила миссис Бербанк, чей патриотизм был скорее местным, чем общенациональным.

— А не подойдет ли для этого Ребекка Рэндл? И что, если позволить ей прочитать какие-нибудь из ее стихов? — вмешалась жена нового священника, которая, будь на то ее воля, отдала бы Ребекке все сколько-нибудь заметные роли, начиная с «дяди Сэма».

Так, рассмотрев и найдя не отвечающими предъявленным требованиям красоту, моду и богатство, комитет обсудил претензии «таланта», и в результате произошло то, что преисполненной благоговейных чувств Ребекке достался самый лакомый кусочек делимого «пирога». Эта награда стала признанием ее дарований, так что не было зависти со стороны других девочек; они с готовностью признали, что она обладает качествами, делающими ее особенно подходящей для этой роли.

Ее жизнь никогда не была гладкой и до краев полной удовольствий, и потому она испытывала нечто вроде недоверия к радости, когда та была еще в зародыше. Нет, она не смела предаться этой радости, пока не увидит ее в полном блеске расцвета.

Она не читала других стихов, кроме Байрона, Филисии Химанс,[70] отрывков из «Потерянного рая» и отдельных стихотворений, содержавшихся в школьных хрестоматиях, но всей душой согласилась бы с поэтом, сказавшим:

Восторг не назначает людям встреч,Мечтами их готов он пренебречь,Но на дорогах жизни в час инойОбнимет вдруг с улыбкой, как родной.

И в остававшиеся до праздника дни она, перед тем как лечь в постель, читала молитву, а затем говорила себе:

— Неужели они выбрали меня, чтобы изображать штат Мэн? Этого просто не может быть! Для этого нужно быть очень хорошим, таким хорошим, что таких, наверное, даже нет. Но я постараюсь быть очень хорошей, такой хорошей, как только смогу. Ехать в Уэйрхемскую семинарию на следующей неделе, да еще и изображать на празднике штат Мэн! О, я должна усердно молиться Богу, чтобы он помог мне остаться скромной и смиренной!

Подъем флага был назначен на вторник, а в воскресенье накануне этого события детям в Риверборо стало известно, что Клара-Белла Симпсон возвращается из Акревиля и будет жить у миссис Фогг и нянчить ее малыша, которого соседские мальчишки прозвали, по причине его великолепных голосовых данных, Горном Фоггов.

Клара-Белла прежде также была в числе учениц мисс Дирборн, и, если бы ее оставили совсем без праздника, она оказалась бы единственной из всех девочек подходящего возраста, которую ущемили таким образом. И потому детским умам казалось очевидным, что ни она, ни ее потомки никогда не оправятся от подобного удара. Но, учитывая все обстоятельства, позволят ли ей присоединиться к процессии? Даже оптимистично настроенная Ребекка боялась, что нет, и комитет по организации торжеств подтвердил ее опасения, заявив, что дочь Эбнера Симпсона не сможет принять сколько-нибудь заметного участия в церемонии, но выразил при этом надежду, что миссис Фогг позволит ей быть в числе зрителей.

Когда Эбнер Симпсон под давлением властей поселка перевез свою жену и семерых детей из Риверборо в Акревиль, расположенный в соседнем графстве, но неподалеку от границы с графством Йорк, Риверборо отправился спать, впервые оставив незапертыми двери своих скотных дворов и сараев, и издал глубокий вздох облегчения и благодарности Провидению.

Обладая немалым обаянием и обходительностью, мистер Симпсон вместе с тем был лишен того инстинктивного понимания прав собственности, которое делает человека добропорядочным гражданином.

Судья Бин был ближайшим соседом Симпсонов, когда они жили в Риверборо, и у него зародилась свежая идея: платить Эбнеру пять долларов в год, чтобы тот не крал у него, — способ, применявшийся иногда в далеком прошлом шотландскими землевладельцами.

Сделка была заключена, и в течение двенадцати месяцев ее условия выполнялись невероятно строго, но второго января мистер Симпсон формально объявил о расторжении контракта.

— Я не понимал, господин судья, что делаю, когда соглашался на это, — уверял он. — Во-первых, это пятно на моей репутации и оскорбление моего чувства собственного достоинства. Во-вторых, для меня это постоянное нервное напряжение, а в-третьих, пять долларов не возмещают мне убытков!

Судья Бин был так поражен необычностью и убедительностью этих аргументов, что едва мог сдержать свое восхищение, и впоследствии признался сам себе, что если симпсоновский склад ума невозможно изменить, то этот человек, вероятно, является более подходящим объектом наблюдения для медицинской науки, чем для тюрьмы штата.

Эбнер был весьма необычным вором и осуществлял свои операции с тактом и соседской предупредительностью, не слишком обычными для его профессии. Так, он никогда не крал косу у человека в пору сенокоса или меховую полость из его повозки в самое холодное зимнее время. Вскрывать замки отмычкой — это его не привлекало; «взломщиком» он не был, как он, вероятно, заявил бы, с презрением выделив это слово. Чужая лошадь вместе с повозкой, привязанная к придорожному столбу, — вот самая крупная из совершенных им краж; обычно это были мелкие вещи — топор, оставленный на колоде, жестяные миски, вынесенные на заднее крыльцо сушиться, отдельные предметы одежды, разложенные на траве в солнечный день для отбеливания, мотыга, грабли, лопата или мешок ранней картошки — все это было для него большим искушением. И привлекали его эти вещи не столько своей действительной ценностью, сколько тем, что замечательно годились для обмена. Приятной частью процедуры был именно обмен, а кража — лишь подготовительным этапом, прискорбной необходимостью; так что если бы Эбнер был человеком достаточно зажиточным, чтобы иметь возможность вести свои торговые операции независимо, то, вполне возможно, он не стал бы с такой непринужденностью пользоваться добром своих соседей.