Территория книгоедства - Александр Етоев

Я хочу спросить: почему? Почему академик Шкловский, пораженный газетной новостью, тут же сочиняет теорию радиомагнитного излучения звезд, а мне даже простейшей идейки, где занять до получки денег, не приходит после этого в голову?

Значит, для одних, вроде Шкловского (или Ньютона – эпизод с яблоком), случайность как золотое дно. А для Володи, что живет на болоте, она, значит – в лучшем случае – никакая (не роковая, мол, и то хорошо).

Несправедливо, скажу я вам. Несправедливо и наводит на размышления.

Еще был случай в середине 80-х. Сгорела наша дача под Гатчиной. И на месте сгоревшей дачи мы решили построить новую. Нашли бригаду кочующих работяг, договорились о цене – строимся. Уже строители занимались крышей и готовили под нее стропила, когда один из наемных тружеников сверзился с высоты на землю. И не то чтобы он был выпивши (ну конечно, не без этого, ясно дело), просто как-то там ступил мимо досок, ну, короче, упал он вниз. А внизу здоровенный камень, и мужик об этот камень – башкой. Оттащили мы бедолагу в сторону, положили возле столика на скамейку, суетимся, ахи-охи, переживания – не плясать же, когда перед вами труп. А ребята, что с ним работали, два угрюмых человека из Гатчины, достают обеденную пол-литру и собираются товарища поминать. Наливают себе и нам (мы ж хозяева, нам тоже положено) и немного, на дне стакана, для ушедшего из жизни коллеги. Ставят водку перед ним на столе и накрывают ее ломтиком хлеба – как на кладбище во время поминок. И вот тут-то этот Лазарь и воскресает. Берет водку, выпивает ее глотком, потом скатывается кубарем со скамейки. Мы, увидев это чудо, едва не крестимся. А оживший мертвец бодро бегает кругами по огороду. Бодро бегает и говорит без умолку. Только что – никто не может понять, говорит он почему-то по-тарабарски. Это позже, прислушавшись, мы признали в языке – белорусский. И удивительно, что до удара о камень по-белорусски он не знал ничего. Видно, что-то там в голове отщелкнулось, и в подсознии открылось окошечко. Через него-то и полезли наружу забытые голоса предков.

Вот, а я после тех двух случаев ни по-каковски не заговорил, хоть ты лопни. И не придумал никакую теорию, так что Нобелевка мне явно не светит.

Стеклянные города будущего

Почему в большинстве русских утопий главный строительный материал – стекло? Ведь начиная, наверное, с Чернышевского, с его хрустального города-сада из четвертого сна Веры Павловны, один за другим вырастают на просторах России стеклянные города будущего. Особенно впечатляющую картину на этот счет дает постоянно цитируемый мной футурист Велимир Хлебников в известной своей кричали (не глагол, а существительное «кричаль», особый вид поэтического рассказа, изобретенный Хлебниковым. – А. Е) «Мы и дома»:

Был выдуман ящик из гнутого стекла, или походная каюта, снабженная дверью, с кольцами, на колесах, со своим обывателем внутри; она ставилась на поезд или пароход, и в ней ее житель, не выходя из нее, совершал путешествие. <…> Когда было решено строить не из случайной единицы кирпича, а с помощью населенной человеком клетки, то стали строить дома-остовы, чтобы обитатели сами заполняли пустые места подвижными стеклянными хижинами, могущими быть перенесенными из одного здания в другое. <…> Каждый город страны, куда прибывал в своем стеклянном ящике владелец, обязан был дать на одном из домов-остовов место для передвижной ящикокомнаты (стеклохаты). И на цепях с визгом поднимался путешественник в оболочке.

Далее Хлебников дает индивидуальные образцы домов в городах будущего:

b) Дом-тополь. Состоял из узкой башни, сверху донизуобвитой кольцами из стеклянных кают. <…> Стеклянныйплащ и темный остов придавали ему вид тополя.

c) Подводные дворцы; для говорилен строились подводные дворцы из стеклянных глыб, среди рыб, с видом наморе и подводным выходом на сушу…

m) Дом-поле; в нем полы служат опорой стеклянным покоям, лишенным внутренних стен, где в живописном беспорядке раскинуты стеклянные хижины, шалаши… особо запирающиеся вигвамы и чумы…

А вот описание неосуществленного шедевра революционного зодчества, памятника 3-му Коммунистическому Интернационалу, спроектированного Владимиром Татлиным по заданию Наркомпроса в 1917 году (привожу по книге С. Старкиной «Велимир Хлебников», М.: Молодая гвардия, 2007):

Башня будет представлять собой вращающуюся конструкцию нескольких уровней: нижний уровень – вращающийся куб. Он вращается со скоростью один оборот в год. Это огромное помещение, где будут располагаться органы законодательной власти, проходить заседания интернациональных съездов. Второй уровень – вращающаяся пирамида. Она вращается со скоростью один оборот в месяц, и в ней могут находиться исполнительные органы Интернационала. Наконец, верхний уровень – вращающийся цилиндр, который совершает один оборот в сутки. Там может помещаться пресса. И куб, и пирамида, и цилиндр будут выполнены из стекла, так что каждый гражданин сможет видеть все происходящее там.

Курсив в последней цитате мой.

Перескочим на пятьдесят лет вперед, в год от Рождества Христова 1957-й, когда впервые на журнальных страницах появилась «Туманность Андромеды» Ивана Антоновича Ефремова:

Огромное плоское стеклянное здание горело в отблесках кровавого солнца. Прямо под крышей находилось нечто вроде большого зала собраний. Там застыло в неподвижности множество существ, непохожих на землян, но, несомненно, людей…

Дар Ветер застал девушку-палеонтолога в оживленной беседе с загорелым юношей и вышел на кольцевую площадку, окаймлявшую стеклянную комнату…

Узкий пояс автоматических заводов на границе между земледельческой и лесной зонами ослепительно засверкал на солнце куполами из «лунного» стекла. Суровые формы колоссальных машин смутно виднелись сквозь стены хрустальных зданий…

И так далее, цитировать можно долго. Как видим, урок Чернышевского не пропал даром.

В романе Георгия Мартынова «Гость из бездны» тоже сплошь стеклохаты. В «Каллисто» и «Гианэе» не помню, их просто нет под рукой, но печень даю на съедение, не обошлось без стекла и там.

А вот отрывочек из книги «Полдень, XXII век» братьев Стругацких:

Дорога текла плавно, без толчков… в просветах между ветвями появлялись и исчезали большие стеклянные здания, светлые коттеджи, открытые веранды под блестящими пестрыми навесами.

Стекло, стекло и стекло. Главный элемент будущего – прозрачность. Символ прозрачности – стекло. Прозрачность – значит, открытость. «Нам нечего скрывать друг от друга». Это уже Замятин, его антиутопия «Мы».

Мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом… К тому же это облегчает тяжкий и высокий труд Хранителей.

Главное устремление футуристов и примкнувших к ним отечественных фантастов – создание языка будущего. Языка в широком смысле этого слова. То есть языка моды, живописи, поэзии, музыки, общения, театра, архитектуры… Иначе говоря, языка жизни. Но – из материала, который имеется под рукой. Это поэтические попытки строить островки будущего сегодня. Не того будущего, которое действительно будет (мы не знаем, что произойдет завтра: комета ли опалит Землю, заморозит ли ее новый ледниковый период, или человечество само перебьет себя в очередной безумной войне), а искусственного, умом придуманного и представленного, как на подмостках сцены, перед обычно равнодушными зрителями. Будущего, в котором его создателям хочется жить. В этом смысле и первые советские коммунисты были футуристы по жизни – сломали старый подгнивший мир и попытались на груде мусора возвести новый. Кстати, литературные футуристы, Хлебников, Маяковский и их компания, это хорошо чувствовали и тянулись к большевизму, как к родине. Другое дело, что продлилось это недолго.

Действительно, что может быть веселее, чем спроектировать будущее на бумаге. И приужахнуться, как говорится в народных сказках, когда некто, обремененный властью, начнет овеществлять твой проект. Сперва загонит тебя пинками в тобой придуманные стеклобараки, потом начнет преображать землю дешевой силой твоих же рабочих рук.

Мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом… К тому же это облегчаеттяжкий и высокий труд Хранителей.

Стремянка Иаковлева

Однажды моей коллеге по редакторской службе в питерском издательстве «Домино» Елене Владимировне Гуляевой компьютер предложил заменить «лестницу Иаковлеву» на «стремянку». Елену Владимировну, понятно, замена не удовлетворила, и лестницу она оставила лестницей.