Территория книгоедства - Александр Етоев

Стремянка Иаковлева

Однажды моей коллеге по редакторской службе в питерском издательстве «Домино» Елене Владимировне Гуляевой компьютер предложил заменить «лестницу Иаковлеву» на «стремянку». Елену Владимировну, понятно, замена не удовлетворила, и лестницу она оставила лестницей.

А вот писатель Валерий Михайлович Воскобойников рассказывал, как его, сошедшего с поезда на платформе какого-то сибирского города, представили встречающим детям как автора «Старика Хоттабыча». Такой замене писатель был страшно рад.

О похожем случае, происшедшим с Сергеем Носовым, я уже писал (см. «Носов, который Носов»). Напоминаю: на встрече с гимназистами одной из петербургских гимназий его перепутали с автором Незнайки. Смолчал при этом самозванец лже-Носов и принял незаконные почести или же возмутился, вынудив тем самым устроителей вечера краснеть из-за собственного невежества, об этом история умалчивает. Лично я бы промолчал в тряпочку – лестно все-таки хоть час в жизни побыть в шкуре какого-никакого, а все же классика нашей детской литературы.

А в договоре с Детгизом на издание «Страны багровых туч» (Договор № 12529 от 19 ноября 1958 г.) в тексте договора авторы повести указаны как Стругацкий Аркадий Потапович и Стругацкий Борис Потапович (см. Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники 1942–1962 гг. М.: ACT, 2008. С. 342).

Там же, в «Неизвестных Стругацких», приводится отрывок из офф-лайн-интервью Бориса Стругацкого.

«Уважаемый Борис Невтонович…» – обращается к Стругацкому читатель из Киева.

«Это здорово! – отвечает писатель. – Невтоновичем меня еще никто не называл. „Старик Невтоныч“ – это звучит недурно!»

Лично мне в подобных заменах видится Божественный умысел. Господь Бог, будучи охочим на розыгрыши и вообще стариком веселым, проверяет таким способом нас, людей, на вшивость, сиречь угрюмость. Угрюмых метит, и на Страшном суде Петр-ключник посылает их на курсы повышения чувства юмора. Там им читают Зощенко, Ильфа и Петрова, Фазиля Искандера, Уильяма Сарояна, Юрия Коваля, а тех, кому эта наука что об стенку горох, объявляют особо опасными грешниками и отправляют в ад слушать лекцию профессора Вунюкова о методах психологического воздействия на стручок гороха с целью повышения его плодоносности, длящуюся до скончания века.

И напоследок, возвращаясь из адских глубин на землю, еще об одной замене:

У лукоморья дуб зеленый,И там кобыла и тюлень…

Ее придумала моя дочь Ульяна. Она особо не церемонится с классикой, да и чего с ней церемониться, в самом деле, – поэзия ведь не фарфоровая персона, а живая, очень даже современная дама, которая нисколечко не боится вольного обращения.

«Суер-Выер» Ю. Коваля

Есть писатели славы громкой. Как колокол. Или как медный таз. И есть писатели тихой славы. Слава громкая – часто слава короткая: грохнет в потолок пробкой в банкетном зале бывшего великокняжеского дворца, погуляет эхом по телеэкранам и уйдет, как уходит в форточку из курилки табачный дым. Тихая – слава долгая. Поэтесса Татьяна Бек сказала о писателе Ковале: «Слово Юрия Коваля будет всегда, пока есть кириллица, речь вообще и жизнь на Земле».

Я давно люблю книги Юрия Коваля, лет уже без малого сорок, с «Недопеска» и «Чистого Дора», попавших мне руки примерно в середине 1970-х. Изданные как детские, его книги написаны для всех читательских возрастов, все в них легкое и волшебное – и предметы, и голоса зверей, и деревья, и цветы полевые, и слова, которыми говорят звери и люди, птицы и дождевая вода.

Обыденность в его книгах объединилась с волшебной сказкой.

Вот топор, забытый в лесу, он не просто отыщется под кустами, а блеснет в тени, как глубинная рыба («Чистый Дор»). А сама глубинная рыба – ночная скользкая осенняя рыба налим – блеснет на вас маленьким, как божья коровка, глазом, а потом ворочается всю ночь, никак не может уснуть, шевелит узорными плавниками, похожими на полевые цветы («Ночные налимы»). Наверное, это и называется зрением художника – увидеть глаза налима, понять его ночную бессонницу.

«Чистый Дор», «Недопесок», «Алый», «Листобой», «Картофельная собака», «Кепка с карасями», «Приключения Васи Куролесова», «Пять похищенных монахов», «Самая легкая лодка в мире», «Полынные сказки», «Шамайка», «Суер-Выер»… Вот неполный список сочиненного Юрием Ковалем. Это книги, и в каждой – живая жизнь, и к каждой хочется возвращаться. А еще есть песни, фильмы по его книгам, есть художник Юрий Коваль. Есть много хороших слов, которые про него сказали многие хорошие люди.

«Я твердо знаю одно, – сказал про Юрия Коваля Ролан Быков, – таких писателей мало, они очень редки. Их самих надо записывать в Красную книгу, а то совсем переведутся и исчезнут».

«В ней есть сказка, – написал поэт Арсений Тарковский о повести „Самая легкая лодка в мире“, – а сказка, которая живет в нас с детства, никогда не умирает».

А Белла Ахмадулина, предваряя первое книжное издание «Суера-Выера», заканчивает свое посвящение так: «Я обращаю ко всем читателям Юрия Коваля его же, для меня утешительные, слова: ВЕСЕЛЬЕ СЕРДЕЧНОЕ».

«Суер-Выер» – последняя книга Юрия Коваля, последняя и посмертная.

Это роман особый, роман-игра. Собственно, он и романом-то не является; роман – это что-то матерое, что-то очень сюжетное, многомудрое, величественное, как Лев Толстой. Пергамент – так определяет жанр своего сочинения автор.

Что такое пергамент? Как известно из археологии, пергамент есть гладко выделанная кожа животных, употреблявшаяся в древности для письма. (А в старых словарях есть добавка: «Ныне же идет преимущественно на барабаны».)

Итак – «в древности». То есть мы с вами как бы читатели будущего и держим в своих руках некую музейную редкость, чудом избежавшую труса, голода (раз из кожи), нашествия со– и иноплеменников и так далее. Что-то утрачено, что-то не поддается прочтению, где-то вкралась ошибка – может быть, переписчика, может быть, самого писца, отвлекшегося по причине принятия ежевечерней порции корвалола.

А к древности – отношение бережное. Можно комментировать, делать примечания, давать сноски, но нельзя ничего менять – теряется аромат времени, пища для желудка ума, материал по психологии творчества. Если «вдруг» написано через «ю» («вдрюг»), «со лба» – «собла» и древний автор, раскачиваясь на стуле, осознает «гулбину» своего падения, то этого уже не исправишь.

Любая мелочь, на которую в обыкновенной книге (если такие вообще бывают!) порой не обращаешь внимания, здесь, в пергаменте, играет роль важную, как в оркестре, где умри какая-нибудь маленькая сопелка, флейточка или английский рожок – и музыка перекосится и рухнет, превратившись в трамвайный шум.

Теперь о самой игре, о ее незамысловатых правилах.

Правила очень простые.

Вот корабль, вот море и острова. Надо плыть по этому морю и открывать эти самые острова. Заносить открытые острова в кадастр и плыть дальше. А в свободное от открывания островов время заниматься обычными судовыми делами: пришивать пуговицы, развязывать морские узлы, косить траву вокруг бизань-мачты, варить моллюсков.

Да, чуть не забыли сказать про самое главное: кто в игре победитель и какая ему с этого выгода.

С победителем просто. Кто первый доберется до острова Истины, тот и выиграл. И в награду ему, естественно, достается Истина.

Правда, странное дело – выиграть-то он вроде бы выиграл, но идет себе этот выигравший по острову Истины, кругом ее, естественно, до хрена, идет он себе, значит, идет, разглядывает лица девушек и деревьев, перья птиц и товарные вагоны, хозблоки и профиль Данте – а за ним (!) тихонечко движется океан. И сокращается островок, съедается, убивает его идущий своими собственными шагами; обернется, дойдя до края, – а сзади уже вода. И впереди и сзади.

Вот такие интересные игры встречаются иногда в пергаментах.

Говоря по правде, игра эта очень древняя. В нее играли еще в те времена, когда мир держался на трех китах, а земля была плоская и загадочная, как рыба вобла.

О путешествиях и невиданных островах писали древние греки и Лукиан, Плиний и Марко Поло. Они описаны у древних китайцев в «Каталоге гор и морей» и в путешествиях Синдбада из «Тысячи и одной ночи», в кельтском эпосе и русских народных сказках.

Острова, на которых живут циклопы и тененоги, псоглавцы и царь Салтан; а еще – ипопеды, то есть люди с копытами вместо ног; а еще – бородатые женщины и люди без рта, пьющие через специальную трубочку; а еще – Робинзон Крузо, капитан Немо и Максим Горький. Все они описаны, зарисованы и выставлены на народное обозрение – в сушеном или заспиртованном виде.

Идешь, смотришь, щупаешь, пьешь, закусываешь, берешь еще.