Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам - Зураб Давидович Авалов

Необходимость вообще скорейшего соглашения с московским правительством сомнений, конечно, не вызывала. К «соглашательству» клонились, как мы видели выше, и советы великих держав. Англия более всех была в 1920 г. благоприятна установлению между бывшими окраинами России и Москвою основанного на компромиссе мирного соседства. Со своей стороны грузинская делегация, еще в Лондоне, в марте 1920 г., просила содействия английского правительства такому компромиссу.

Но дело это, очевидно, касалось прежде всего тифлисского правительства. Найдет ли оно с московскими диктаторами общий язык? Если главарям грузинской социал-демократии трудно было сговориться с Деникиным или с английскими генералами, то ведь с большевиками многое их сближало идейно – не говоря уже о личном знакомстве бывших соратников.

Признаться, в Сан-Ремо мне иногда казалось, что позиция, занятая тогда Чхеидзе (недопустимая и нелепая с точки зрения политики, которая велась в Европе от имени и в интересах независимой Грузии начиная с 1918 г.), могла иметь основанием секретную, мне не сообщенную, инструкцию из Тифлиса, связанную именно с каким-нибудь планом грузино-русского соглашения. Этого в действительности совершенно не было. Но не подлежит сомнению, что, коль скоро, после Сан-Ремо, не могло быть уже речи о планомерной европейской поддержке, оставался еще путь непосредственного соглашения с Россией и Турцией. Путь трудный, сомнительный – но неизбежный. Обязанностью грузинского правительства было сделать по этому пути все необходимые шаги.

Я не знаю в точности закулисной стороны грузино-русских переговоров, приведших к заключению уже 7 мая 1920 г. (в Москве) договора Грузии с Советской Россией, а несколько позже (16 июня 1920 г.) договора между Грузией и Советским Азербайджаном. Но, ознакомившись с их текстами, приходилось поражаться тому, с какой легкостью и стремительностью грузинское правительство признало совершившийся в Баку государственный переворот и, следовательно, отказалось от идей грузино-азербайджанского договора 1919 г. и с какой поспешностью пригласило советскую власть в судьи своих разногласий о границах с Советским Азербайджаном[191].

Однако самым показательным постановлением грузино-русского договора является то, в силу которого Грузия обязалась «принять меры к удалению с территории ее в пределах, определенных статьей IV настоящего договора, всяких войск и воинских отрядов, не принадлежащих к национальным войскам Грузии» (п. 5 ст. V); к запрещению им отныне пребывания в Грузии (п. 6), а отдельным входящим в их состав лицам – вступления в грузинские войска, в каком бы то ни было качестве – также и добровольцами (п. 7 ст. V).

Грузия брала на себя, таким образом, прямое обязательство содействовать прекращению английской оккупации в Батуме и Батумской области и заранее отказывалась от мысли о чьей-либо помощи в устройстве ее вооруженных сил. Это было открытое признание политического преобладания и влияния московского правительства и практически отказ от «европейской ориентации». Чем объяснить такой поворот? Социалистическими чувствами грузинского правительства, бравшими верх над тяготением к «западноевропейским демократиям» с их «империалистическими» правительствами? Может быть. По крайней мере, глава грузинского правительства в своей телеграмме московским комиссарам по случаю подписания договора 7 мая говорил что-то о совместной работе по «насаждению социализма». Или, может быть, в ожидании разгрома Польши, летом 1920 г., красными войсками, а затем вступления последних в «буржуазную» Европу заранее готовили себе подходящую позицию?

Во всяком случае, между робостью, обнаруженной Чхеидзе в Сан-Ремо, – отказом его от практического завершения двухлетних почти усилий грузинской политики в Европе – и основной тенденцией грузино-русского договора 7 мая 1920 г. оказалось какое-то внутреннее соответствие. Точнее говоря, договором этим уже исключалась возможность дальнейших попыток к осуществлению программы, намеченной, как мне лично думалось, в соответствии с интересами Грузии и желаниями ее правительства, и главными чертами которой были: союз трех Закавказских республик, укрепление их – с целью обороны – при помощи западных великих держав, «интернационализация» Батума с сохранением там, временно, союзных войск.

85. Грузинский Батум и Севрский договор

Теперь, после крушения идеи закавказского блока и ввиду проникновения советских войск за Кавказский хребет, вопрос о сохранении союзного (то есть британского) гарнизона в Батуме получил скорое решение. Никто не собирался теперь вступать в военное столкновение с Советами из-за независимости Закавказских республик. И так как республики эти не обнаруживали вкуса к согласованной, твердой самообороне общими силами против грозившей опасности и в Сан-Ремо кавказская политика лорда Керзона понесла поражение, то дальнейшее пребывание английских войск в Батуме и Батумской области оказывалось излишним: войска эти были оттуда выведены; причем благодаря нетерпеливому рвению, с которым грузинское правительство старалось поскорее получить в свои руки Батум с областью, сильно облегчалась для Англии задача – уйти с честью из Батума. Уход этот уже не казался очищением занятой империалистической позиции под чьим-либо давлением, но лишь передачей временно занятого собственнику по принадлежности. Это был по форме вполне элегантный выход из положения. На оставлении Батума настаивали вдобавок в Лондоне все сторонники экономии, радовавшиеся прекращению еще одной оккупации; и меру эту одобряли все вообще противники активной английской политики в Закавказье (то есть противники Керзона и сторонники Ллойд Джорджа). Переворот в Азербайджане, в свою очередь, благоприятствовал такому решению, которое и имелось в виду уже в начале мая 1920 г.

11 июня нам (членам грузинской экономической миссии) было сообщено конфиденциально в Лондоне о принятом английским правительством решении покинуть Батум и передать всю Батумскую область грузинскому правительству. Для формальностей этой передачи, а также для разрешения некоторых важных «попутных» вопросов (например, эвакуация в Крым из Батума деникинцев) в Грузию посылался полковник Стокс, новый британский комиссар; с ним вместе, по просьбе английского правительства, отправлялся Д. Гамбашидзе.

Присоединением Батумской области давалось большое нравственное и политическое удовлетворение Грузии. Но одновременно это был, если угодно, дар данайцев.

Не ослабит ли занятие Батумской области Грузию на восточной ее границе, открытой вторжению? Справится ли она с давлением турецкого национализма, который, несомненно, сдерживался присутствием англичан в Батуме? Вот какие сомнения возникали невольно и вот почему этот уход Европы из Закавказья, естественное последствие наших несогласий в Сан-Ремо, ускоренный последними событиями, мне решительно не нравился. По соображениям, которых не стану здесь повторять, я считал, что надо было очень дорожить… «английским населением» Батума[192].

Эти сомнения и тревоги не могли быть, конечно, устранены сообщением о том, как (4 июля 1920 г.) грузинские войска с триумфом вступили в оставленный британским гарнизоном Батум, как грузинский флаг был поднят на его фортах[193] и т. д.

«Философия» событий была очень несложна; Грузия оставалась одинокой на глухом перекрестке Европы и Азии, в непосредственном соседстве Советской России и Турции: эти два тарана готовились окончательно разбить кавказское средостение.

Теперь несколько слов о Севрском договоре, этом злополучнейшем порождении коллективной великодержавной мысли