Лёха - Николай Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В общем, должно получиться так: мы приходим, облапошиваем и уходим. А они там потом уже будут дуимать: «Слышь, Митричь, подь‑ка сюды. Присядь. Вот смотри–кось, чо‑то я думаю, оно не того. Не сходится». И пусть думают, мы уже ноги унесем — вот так вот надо сработать — напористо и уверенно заявил артиллерист.
Лёхе стало понятно в общих чертах, что да как с деревенскими. А вот городские наоборот, сразу решают на лету. Но забывают, что было пять минут назад. И главное потом сами могут и не вернуться к нестыковкам, пока их носом тыкать не начинают. И Середа тоже видать, что горожанин, хотя и из деревенских, вроде. И Лёха тут же об этом сказал:
— Больно ты шустрый. Мне и поржать нельзя, а ты уже всех победил. Мысленно. Не, с таким настроением идти нельзя. Вдруг полдеревни говорит на немецком? Вдруг в доме старосты уже квартирует или там долечивается какой фашист? Вдруг покойные боксёр и плешивый уже бывали в деревне и велосипеды всем знакомы? Вдруг подъедут еще солдаты? А в любом этом варианте — тока по не хорошему выходит. И естеестно такое надо просчитать тоже.
— Вот для такого поведения и надо быть убедительным. Чего я от тебя и добиваюсь — вскипел самозваный режиссер деревенского хепенинга — Какая ещё отмазка перед рабами может требоваться господину? C ходу сунуть в рыло, построить всех, наорать для начала. Потребовать шнапса, жрать, баб и пленных для пыток. Ты в курсе, что они говорили между собой? Когда нас гнали колонной? Я не я буду — они нас нелюдью называли! Унтерменьшами! Понимаешь? Мы для них в лучшем случае рабочая скотина, рабы. И потому надо себя барами вести.
— Ты серьезно? — обалдел Лёха.
— Бис его знает. По месту смотреть надо. Но робость будет в разы хуже любой наглости, это ты помни. Начнем проще. Совсем просто. Вопросы к патрулю или кто там нас первым встретит: «Шпрехен ли зи дойч?», «Наши зольдатены в деревне есть?», и «Кто в деревне есть говорит по–немецки?» - и сразу уже ясно будет. Врать немцам уже наверняка не хотят. Для селян картина привычная — начальник сам не лезет, ему докладывают. Ну и еще — селянин всегда боится начальников и всего городского, ибо оно непонятное. Даже если оно полезное — сначала идет опаска, извечное «как бы чего не вышло, как бы хуже не стало» - на подсознании. Рассиживаться нам нельзя, чем быстрее — тем безопаснее. Ты главное щеки надувай. Тебе и не надо уважения. Это пусть перед мной пресмыкаются, а тебе важно не вляпаться, ты ведь штатский, даже подход–отход к начальнику не сможешь выполнить, даже честь толком не отдашь, вскинешь руку в пионерском приветствии — и привет! Ты играй тыловика. Важного и надутого.
— Надо мной же смеяться будут!
— Если кто посмеет смеяться в лицо германскому солдату — прикладом в харю. Ты ж видал, как они это делают, так что повторить не вопрос. А за спиной — нехай смеются. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Бурят неодобрительно повертел головой. Ему наглядно привиделось, как заходят Лёха и Середа в хату старосты, а там немец, да ещё в звании покруче этого труппенфюрера и говорит Лёхе: «Комм цу мир!». А тот не готов: «Я–я, мир–мир!». Не развернется ведь потомок в избе тесной с винтовкой. А у артиллериста хоть и пистолет, да рука одна — по второй как настучали, так вон даже свежая кровь через повязку выступила.
— Ты, в общем, будь рядом. И по сторонам смотри. Интонации — ключ к успеху. Они должны быть «не своими» и одинаковыми. Мы же в плену побывали пару дней, слышали как немцы разговаривают, можешь попробовать. Даже небольшое изменение манеры разговора сразу сделает его «чужим». Ты это учти, если припрет, и будешь по–немецки или по–английски говорить — проинструктировал Середа.
— Учту — буркнул потомок, немного обижаясь за то, что его списали в тыловики.
— Ты не сердись — примирительно сказал режиссер — Сойдет все отлично, если солдату скучно, мерзко и вообще. Там еще будет вонюче и грязно, а возможно будут блохи, воши и мыши. Общаться с местными это выше тебя, а отвечать на вопросы уж совсем тыловой крысы, которая к тому же выше тебя по званию… но не может тобой командовать, это тоже не побуждает к монологам. Цеди сквозь зубы «Йа, Найн, натюрлих, даст ист гут, швайне унд шайзе» - и еще несколько слов–фраз — и хватит. Понимаешь?
Лёха кивнул.
— Вполне достоверная роль выйдет — заверил его Середа — Лучше то, что ты сумешь нести с уверенным видом прямо не отходя от кассы в долгий ящик. Про «звучит по–другому» - сообразят потом, если вообще сообразят. А вот если начать пыхтеть, придумывая ответ, при этом запинаясь и ломая язык — это будет заметно всем и сразу. Да, полноценный разговор сымитировать не выйдет, но изобразить пару обменов предложениями всё же, возможно, придётся. Иначе, если «зольдат» одно «яволь» загружает — не будет смотреться.
— Он золдат. Болтат не нада — опроверг его построения бурят, не шибко сведующий в драматургии, но четко знающий военную службу.
Лёха тем временем прислушивался к себе. Странные чувства какие‑то получались. Вот совсем недавно он убил — ножом в рукопашной — человека. По всяким фильмам и играм он представлял себе два варианта последующих событий — если брать западный подход, то это должно было быть совершенно незаметно для организма. Убил — как плюнул. Никаких эмоций. По всяким интеллигентским терзаниям — метаниям отечественного производства он должен был заламывать руки, рыдать и предаваться моральным мукам, за то, что он - «Убил! Человека! До смерти!». Странным было то, что оба варианта не работали. Он ощущал совершенно иное. Трудно формулируемое, как и все в человеческих чувствах.
Бурят с Середой тем временем высыпали то, что было в велосипедных сумках на плащ–палатку.
— Прямо хоть на Сорочинскую ярмарку поезжай, хоть лавочку открывай — заявил почему‑то довольный артиллерист, который с удовольствием копался в разложенной массе вещичек. Бурят тоже выглядел довольным. Ну да, мародерка — это святое — вспомнил Лёха базовый принцип большинства компьютерных игр. Но тут он был не вполне прав, потому как поблизости не было ни одного торговца, а вот каждая из вещичек могла в нищем лесном быту оказаться очень и очень полезной. Очевидно, немцы хорошо разбирались с тем, что надо таскать с собой и все, что было на плащ–палатке, оказывалось нужным в походной жизни. Особенно почему‑то обоих спутников порадовали компас, мыло, фонарик, спички и бритва. А так там были и булавки и какие‑то инструменты и ложки–вилки, как та, что у Жанаева оказалась и ножницы, и неожиданный маникюрный набор и баночки с чем‑то и даже лакированное деревянное яйцо.
— Гляди — ка, безопаска! И лезвия есть свежие — обрадованно сказал Середа.
— Э, ты что, бриться натеял? — всерьез удивился менеджер.
Красноармейцы уставились на него с недоумением.
— А ты что, не будешь? — поднял брови домиком артиллерист.
— Дык и немцы были небритые, я специально глянул, да и на мордасах у меня шерсти совсем мало, да и не хочется фрицевским бриться. Он, может, больной, какой был! — начал отбрехиваться потомок.
— Небритый красноармеец — позор части! Не может красноармеец ходить небритым! — веско и уверенно заявил Середа.
— Так мы жеж как немцы идем — напомнил Лёха, глядевший на все эти приготовления к бритью с явным недоверием.
— Но, по сути, мы все же красноармейцы, а?
— Ты сам говорил, что для исполнения роли надо в нее вжиться, а тут толкуешь, что мы красноармейцы. И как мне после такого прикладом по башке крестьянам стучать?
— Ты будешь бриться или как?
— Не буду!
— Тогда я сам тебя поброю.
— Я не дамся!
— Жанаев подержит. Актер, как и красноармеец должен быть бритым. Жанаев, подержишь?
Тот кивнул, улыбаясь.
— Ладно, черт с вами, брей, если уж приспичило. Зануда! — сказал обреченно Лёха.
— Морду подставляй и щеки надуй, а то с пальцем брить придется — не вдаваясь в дискуссии, заявил артиллерист. Он уже успел намочить волосатый помазок, взбить пену на куске мыла и теперь с видом вдохновенного скульптора, собиравшегося сделать первый удар долотом по глыбе мрамора, оглядывал физиономию Лёхи.
Потомок понял, что не переспорит, потому обреченно смочил лицо водой из фляги и только успев спросить про «с пальцем», подставил физиономию.
Намыливая вонючей пеной Лехину щетину, Середа с видом заправского парикмахера вел светскую болтовню, поясняя, что для старых, морщинистых харь, чтобы пробрить все складки давали за доплату соленый огурец и, катая его во рту клиент, таким образом, давал возможность пробрить все как надо. А если у клиента денег мало или скуп попадался — тогда цырюльник своим пальцем в рот влезал и изнутри щеки растягивал. Щетина хрустела под бритвой, было больновато, но терпимо. Лицо у Лёхи было пока без морщин и палец в рот ему Середа совать не стал.
— Ну, теперь давай я тебя — мстительно заявил Лёха.
— Вот те кукиш с маслом, чтоб я тебе свое личико доверил — рассмеялся артиллерист.