Лёха - Николай Берг

— Ну, теперь давай я тебя — мстительно заявил Лёха.

— Вот те кукиш с маслом, чтоб я тебе свое личико доверил — рассмеялся артиллерист.

— Так ты же не видишь где не побрито — начал, было, потомок, но артиллерист ехидно показал ему зеркальце плешивого франта и попросив Жанаева подержать довольно ловко действуя одной рукой побрился. Бурят тоже использовал возможность, хотя у него растительности было еще меньше, чем у Лёхи. Умылись, действительно как‑то полегчало. И наконец, священнодействуя, Середа из трофейного флакончика замысловатого взяв пахучий одеколон, пошлепал мокрыми ладошками всем троим по бритым местам. После этого, поглядывая в сторону быстро двигающегося к закату солнца, артиллерист с бурятом спешно стали разбирать вещи, прикидывая, что может пригодится в походе на село.

Лёху тем временем распирало. Нет, то, что он убил немца, не было ему безразлично. И угрызений совести не было совершенно. Может если б он зарубил старушку топором, что‑то бы и возникло, но он свалил в относительно честной драке вполне себе бойца — и потому сейчас его пёрло и дуло. И странным образом ощущения эти были сродни тем, что испытал он после того дикого ощущения судорожной истомы, когда любил красивую вдовушку в той покинутой деревне. Сразу и не сказать, что за чувство. Скорее так — легкости и необратимости. Эдак раз — и все. И теперь — навсегда! Левел ап! Ликование какое‑то, почти пьяное. И даже не ликование вроде. Ликование это не совсем, пожалуй, верно, а вот могущество, не «всемогущество», а которое от слова могу — то да, ближе вроде. Ну, собственно, то же самое при, например, освоении кеттенкрада было, при прыжке с парашютом в первый раз в прошлом году — опа, я могу так! Я — могу! И — странное ощущение реальности. Очень острое. Запахи, вес, звуки — все как‑то по–иному. Запахи стали отчётливыми, глубокими, насыщенными и густыми. Отчетливей, что — ли. Как после первитина. И вкус, и запах крови. Словно наркотика хапнул снова.

— Эге, ты что‑то раздухарился — сказал Середа, оторвавшись от немецких сокровищ.

— Не, я в порядке! — возразил Лёха.

— Первая рукопашная? Первый убитый? — серьезно спросил артиллерист.

— Ну да… — признал менеджер.

— Ты это… того… в общем не считай себя главным после Бога, это чувство ложное, может подвести в любой момент. Ты главное помни, что и тебя так могут враз — и будешь так же и еще хуже — серьезно сказал Середа.

— Да ладно тебе, я в порядке. И все помню — заверил его потомок. Он немного успокоился, но ощущение перехода некоего уровня сохранилось. Хотя где‑то в глубине сознания начало брезжить понимание, что переход на новый уровень означает, что он на самом низу этого уровня, и тут — никто и звать никак. А еще — и повезло. Прислушался к себе — колотит или нет? Нет. Не колотило, можно не приседать пока.

— Ну, пора двигать — решительно сказал Середа, заботливо размещая предметы обратно по сумкам. Собрались и пошли. Вечерело. Движения на дороге не было вовсе, потому шли уже нагло, посередке, только Жанаев с пулеметом крался по обочине, готовый нырнуть в кусты при первом же подозрительном шуме.

— Ты ехать‑то сможешь? — спросил Лёха напарника.

— Конечно. А чего спрашиваешь?

— Так рука у тебя после драки‑то…

— Я вообще без рук умею — хвастливо заявил Середа и смутился сам.

— Без рук нам не надо. А вот въехать бы неплохо. Мало ли уезжать надо будет быстро. Опять же вхождение в роль.

— Ладно — согласился артиллерист.

Собственно уже все было обговорено, бурят скрылся в подлеске, чтобы лечь засадой и в случае проблем прикрыть стрельбой отход, а пара ряженых уселась на велосипеды и тронулась в недальний уже путь. Лёха тревожно поглядывал на спутника, но тот вполне уверенно вертел педали. Для менеджера этот велосипед показался не очень удобным, но вполне слушался и пошел с нормальной скоростью. Мешала винтовка за спиной, да бачок противогазный бемкал о раму. Еще руки искали рукоятки тормозов, пришлось спешно отвыкать и несколько раз дергать ногой, чтобы привыкнуть тормозить цепью.

Середа уверенно пилил впереди и даже практически не вихлял. Пару раз он оглянулся через плечо на Лёху, смотрел оценивающе. Военного опыта у артиллериста было побольше, да и не тыловиком он был и потому сейчас тоже старался взвинтить себя, поймать кураж, обнаглеть до нужной меры, войти в роль. Внушить себе, что это — выход на сцену. Заодно сильно волновался за сопящего за спиной. Что уж говорить — потасовка с немцами–велосипедистами прошла паршиво, сам Середа в ней выглядел весьма убого, а этот писарек вполне себе драку вытянул. Но тут с одной стороны хорошо, что победу летчик этот наземный из штаба почуял именно сейчас. С другой стороны — занести его могло, видал такое на батарее после первых боев Середа. У писарька сейчас «вдохновенный фонтан огня» в душе и дальше может получиться разное: от «Ой, бля!» и лечь в тину до «Где этот сраный Гитлер?!» Ну, и он явно сейчас в пограничье живет. Не о том всё, ему сейчас кураж использовать надо, пока не обернулся. Удача в бою — та ещё кобыла, из говн вынесет и сена не попросит. Главное сейчас успеть, пока Фортуна задом не повернулась.

Деревня открылась сразу вся. И транспорант этот над въездом тоже, как триумфальная арка. Размеренно крутя педали, оба спасателя не торопясь въехали в деревню. Середа величественно остановился сразу за транспорантом, огляделся. Лёха тоже, судорожно вспоминая многочисленные сериалы с гламурными гитлеровцами, приосанился, глянул вокруг орлом. Немножко ужаснулся тому, что деревня такая здоровенная оказалась, потом почувствовал под рукой гладкую деревяшку тяжелого приклада. Не торопясь, чтобы не получилось что нелепым, повесил винтовку на плечо, так вроде удобнее схватить, если что.

— Эй, юнге, малшик, комм! — громко и картаво каркнул рядом Середа. И прозвучало это очень как‑то незнакомо, по–чужому очень. Лёха изумленно глянул на напарника, уловил его злобный взгляд и тут же исправился. Неподалеку стояло несколько мальчишек–подростков, и именно к ним артиллерист обращался. Мальчишки не без робости приблизились.

— Отвечайт! Здесь есть зольдаты дойтше Рейх? На жительствие?

— Не — замотали головами мальчишки. Вопрос, как ни странно, они поняли сразу.

Середа изобразил физиономией неудовольствие, нахмурился. Ребятня как‑то незаметно попятилась.

— Альзо, гдье есть тут вам — тут Середа напрягся и выдавил: ссстарьоста? Мит аугенблик тафай–тафай зидесь! Бистро! Сстарьоста!

У Лёхи большая часть сил уходила на то, чтобы держать морду кирпичом и незаметно оглядывать все вокруг. Сразу показалось, что до спасительной опушки, где залег бурят очень и очень далеко.

Пареньки поняли сразу, что от них потребовал грозный немец, и тут же порскнули вдоль по улице, оставив из всей кучки только парочку, не то самых ушлых, не то самых глупых.

Середа тем временем опер велосипед о жердевую изгородь и на несгибающихся ногах горделиво прошествовал к стоящему неподалеку колодцу с журавлем. Там он не спеша достал из кармана блокнотик, карандашик, зачем‑то понюхал, наклонившись к срубу, и стал увлеченно что‑то записывать.

Селяне не заставили себя ждать — с разных сторон достаточно прытко поспевали две группы — слева пара парней, босых, но с винтовками и мальчишка с ними, справа — благообразный бородатый селянин со свитой — вот на этого Лёха сразу подумал, что этот видать староста. И взволновал он куда меньше, чем двое губошлепов с винтовками, которые выглядели бы вовсе невнушительно, если б не оружие. Впрочем, тут менеджер вовремя вспомнил, что он не хрен с бугра и не фантик какой, а арийский героический воин и винтовки и у самих найдутся, потому, не давая себе испугаться как следует, сдернул карабин с плеча, грозно схватил его обеими руками и рявкнул, неожиданно очень уместное в этой ситуации:

— Хальт!

К его огромной радости босые гопники в кепках, но с винтовками, оторопели и тут же задрали руки вверх. Староста же со свитой наоборот поспешил куда пуще.

— Кто есть тут говрить по–немейтски? Вэр шприхьт ауф дойч? — оторвавшись от записывания чего‑то в блокнотик, строго спросил у подоспевшего бородача Середа. И надо сказать, что фраза это прозвучала странно и чуждо, да еще и ударения лукавый артиллерист сделал не там, где положено, отчего и Лёха не вполне и не сразу вопрос понял.

— Не вем, пан, не зрозумив, не розумій по–німецьки — заторопился бородач, весьма опасливо поглядывая на ощетинившегося Лёху.

— Зер шлехьт! — укризненно заявил ему Середа.

Староста изобразил всем телом крайнюю степень виноватости. Ему только хвоста не хватало, такого же пышного, как борода, он бы его сразу поджал для полноты картины.

— Это есть отшень плёхо — наставительно продолжил ряженый арбайтсфюрер воспитательную работу.

Староста изобразил еще большую виноватость, хотя вроде уж дальше было и некуда.