Избранные произведения в трех томах. Том 3 - Всеволод Кочетов

— Как же! Изобретателю. Крутиличу. Мой муж с ним знаком. Говорит, что это шизофреник.

— Это что же означает, Искра Васильевна?

— Это значит, что он не совсем нормальный, сумасшедший маленько.

— Ой нет, Искра Васильевна. Мои дядья иначе судят. Они говорят, что он нормальный больше, чем надо. Они считают, что он хитрый и сволочной.

— Это, конечно, Дмитрий Тимофеевич так говорит? — Искра улыбнулась.

— Правильно, он, — ответил Андрей. — А дядя Платон говорит: «Какой это изобретатель! Авантюрист!»

— Ну, может быть, он и не авантюрист, но что он изобрел — никому не известно. Просил его директор над охлаждением кабины вагона–весов подумать, ничего не придумал. Сами ведь придумали. Все, что он делал, чепухой оказалось.

— Нет, не все чепухой оказалось, Искра Васильевна. Для него во всяком случае. Под свои прожекты квартиру у вас перехватил. Под них же в технический кабинет попал. Ссуду, говорят, громадную получил. И вообще в гору пошел. Из–за него Чибисову крепко всыпали.

Когда Искра помыла руки теплой водой из шланга и сменила комбинезон на летний костюм, Андрей сказал:

— Капа всегда о вас спрашивает. Зашли бы к нам как–нибудь. С дочкой. У нас садик. Цветы мы развели. Красиво. Не то что зимой. Помните, у нас были?

— Придем. Спасибо. Непременно придем. Капочке привет передайте.

Спускаясь по железным лестницам во двор цеха, Искра встретилась с Орлеанцевым и Воробейным. Орлеанцев ее остановил. Воробейный пошел дальше. Лицо у него было злое: видимо, и после перерыва занятия шли не так, как бы ему хотелось.

— Дорогая, — сказал Орлеанцев с улыбкой, — ну что вы такая взрывчатая?

— Простите, Константин Романович, — ответила Искра твердо и сухо, — мне бы очень не хотелось, чтобы вы называли меня «дорогая». При таких отношениях, как у нас с вами, этой «дорогой» выражают неуважение к собеседнику и стараются подчеркнуть свое превосходство над ним.

— А какие у нас с вами отношения, товарищ Козакова?

— Никаких, вот именно. Так что «дорогая» здесь совершенно неуместна.

— Хорошо. Будем официальны — я уважаю капризы женщин. Дело не в этом, дело в том, что напрасно вы стараетесь подымать шум, напрасно пытаетесь создавать видимость того, что кто–то хочет присвоить ваши и бывшего обер–мастера Ершова заслуги. Прежде всего никаких особых заслуг ни у него, ни у вас не было и нет. Вы слишком молоды для них. Он — стар. А совместно, общими усилиями, вы с ним изрядно запустили цех.

— Докажите это!

— Хорошо, постараюсь. Но, может быть, мы или подымемся наверх, или спустимся вниз? Тут здорово продувает.

Они поднялись наверх, зашли в пустую комнату рядом с диспетчерской. Орлеанцев сел за столик. Искра сесть отказалась, встала к окошку, за которым краны выгружали из трюмов рудовоза красную руду.

— Вот вам доказательства… — Орлеанцев принялся перечислять все недостатки на печах, те самые недостатки, о которых Искра когда–то беседовала с Платоном Тимофеевичем.

— Слушайте, — сказала она, перебивая Орлеанцевва. — Вам не стыдно? Вы же работали в министерстве, вы же отлично знаете, что эти недостатки общие, а не только нашего цеха. Это недостатки очень многих заводов. И они больше от министерства зависят, чем от работников цехов. Вы что же, не знали там, в министерстве, что на доменных печах слабы электропушки, что не механизирована очистка и набойка канав, что нет хороших бурильных машин для разделки чугунной летки? Вы не знали о текучести горновых, о том, что с оплатой их тяжелого труда надо что–то делать? Вы же именно на таком участке сидели, куда обо всем этом пишут директора заводов. Почему же Воробейный, а теперь вот и вы валите все на Платона Тимофеевича? Это же нечестно.

— Не надо так волноваться. — Улыбка не покидала лица Орлеанцева, и это злило Искру, она готова была сказать ему какую–нибудь отчаянную дерзость. Но, как на грех, ничего подходящего не приходило в голову.

— Надо быть честным, — говорила она упрямо. — Нельзя только о себе думать. Вокруг вас тоже люди.

— Вы так обо мне судите, — сказал Орлеанцев, — будто бы мы с вами старые знакомые. А мы в Москве только на министерской лестнице встречались да тут виделись мельком десяток раз. Нельзя так, товарищ Искра, широковещательно выкрикивать: это честно, а это нечестно. Нельзя. Учтите, что даже самые сниходительные люди обидеться могут. Не злоупотребляйте тем, что вы женщина и что во имя этого обстоятельства вам многое прощают.

— А вы не прощайте. Пожалуйста. Можете не сковывать себя этим, как вы говорите, обстоятельством. Действуйте. Разворачивайтесь. Мы обо всем поговорили?

— Мы еще только приступаем к разговору.

— Ну, а мне пора домой. Моя смена давно кончилась. Мне надо за дочкой в детский сад. Прошу прощения. — Искра ушла, оставив Орлеанцева сидеть за столом.

До центра города она доехала автобусом, по своей Пароходной почти бежала. Только перед самым домом замедлила шаг. А куда, собственно, она так торопится? Чтобы рассказать обо всех сегодняшних обидах Виталию? Чтобы услышать его рассеянное: «Ах подлецы!» — после чего он будет продолжать какое–нибудь там свое дело?

Искра остановилась. У нее даже слезы появились в глазах от сознания полной невозможности взволновать Виталия ее трудными, тревожными делами, от сознания того, что ему они безразличны. Невольно она шагнула в подворотню — в конце улицы показался Виталий, он вел за руку Люську из детского сада. Искра быстро утерла слезы пальцем, она улыбнулась, прислушиваясь к звонкому говору дочки; слов было не разобрать, только слышался этот радостный светлый звон. Хотела броситься навстречу своим родным, своим милым, хорошим. Но что–то, какая–то сила удержала ее в подворотне, заставила переждать, пока они войдут в подъезд, и тогда понесла ее обратно, через центр, к Овражной.

— Искра Васильевна! — воскликнула Капа радостно. — Хорошо как, что вы пришли. Вам Андрей, нужен?

— Нет, Капочка, я к вам. С Андреем Игнатьевичем мы сегодня виделись, я смену ему сдавала. Я пришла проведать вас.

— Он вам уже сказал об этом?

— О чем, Капочка? Не понимаю.

— Ну об этом… — Капа, смущаясь, зашептала Искре на ухо.

— Что вы, Капочка, мужчины об этом никому не говорят! Они стыдятся этого. Я вас поздравляю, Капочка, радуюсь за вас. Это такая радость — дети… Бывает трудно, тяжело, а придешь домой, увидишь ее, Люську, — и сразу светлее на душе. Все вокруг рассеивается, уходит, отступает от тебя, как будто его и нет — только она, она. И ты.

Они устроились в саду на скамеечке возле круглого стола под вишнями. Капа расспрашивала Искру о сокровенных материнских делах.

— Понимаете, — оправдывалась она, — по учебникам–то я все знаю. Я и еще всяких книг накупила. Но в книгах разве предусмотрено все?

Искра охотно принялась рассказывать о своей Люське, о том, как растила ее. Но у Капы, уже приобщившейся к медицине, были такие вопросы, которые приводили Искру в замешательство.

— Не знаю, — отвечала она удивленно. — Не помню. Не заметила. Нет.

Они сидели до тех пор, пока не стало смеркаться. Искра сказала, что уже свежо. Капа предложила зайти в дом. В доме никого не было, только стучали старые ходики. Когда делали ремонт, Капа оставила их на прежнем месте, на стене. Она сказала тогда Андрею, что, может быть, ему приятно будет слушать стук маятника, он, наверно, привык к этим ходикам и огорчится, если их выбросить. Андрей сказал, что она может их выбросить, он не огорчится. Но она их все–таки оставила.

— Бежит время, — сказала Искра, когда Капа зажгла свет. — До чего же быстро бежит. Уже восьмой час. Конец дню. День за днем пролетают — не успеваешь считать. Так и жизнь пролетит, Капочка. Я уже один седой волосок нашла у себя. И выдернула.

— У вас странные мысли, Искра Васильевна, — сказала Капа настороженно. — У вас неприятности, наверно. Что–нибудь на работе?

— Да, Капочка, да, на работе. — Искра стала рассказывать всю эту запутанную историю с увольнением Платона Тимофеевича, с появлением в цехе инженера Воробейного; рассказала о том, как разрабатывали они с Платоном Тимофеевичем план улучшений в цехе и как вдруг Воробейный заговорил об этом плане, будто о собственном; рассказывала о разговоре с Орлеанцевым, о том, как странно он себя держит с ней, — будто нарочно хочет обидеть.

Капа возмущалась, говорила, что так оставлять это дело нельзя, что, надо указывать нахалам их место.

Искра нашла полное сочувствие и полное понимание. Ей стало легче. Но ненадолго. Как ни обманывала она себя, все–таки она знала, что не к жене Андрея шла, не ее сочувствия и понимания искала.

Уже уходя, прощаясь с Капой за калиткой, она спросила:

— Да… А Дмитрия Тимофеевича, что — нет дома?

— Он сегодня в вечернюю смену.