Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс

Полковник Димитриу толстыми неловкими пальцами роется в куче украшений, берет оттуда горсть и с проклятиями по-румынски кладет их обратно.

— Да, почти фунт золота! — оценивает унтер-офицер.

— Откуда только они это взяли? — спрашивает Димитриу.

— Из брошенных квартир. Из какого-нибудь тайника, который они нашли. Но может быть, они связаны с советскими агентами?.. Это нам выяснить не удалось. Если у вас появятся еще какие-нибудь улики, просим сообщить.

Димитриу морщит лоб.

— Вы что, думаете, что я начну длительное расследование? Где они? Я хочу посмотреть на них. Если они больше ни о чем не проболтались, то их можно сразу расстрелять на месте.

— Нет, так просто не получится, — вмешивается обер-лейтенант Камелли.

— Они могут быть расстреляны при попытке к бегству! Тогда сложностей не будет! — советует коренастый унтер-офицер, который, похоже, имеет в этом опыт. — Только вчера трое русских пытались бежать. Постовые сразу уложили их на месте из автоматов. Они оба там, — унтер-офицер показывает через усеянную обломками площадь, — сидят в нашем бункере!

При выходе румыны еще раз поворачиваются к девушке и с вожделением осматривают ее. В этом мрачном военном бункере она, как странное видение. Виссе тоже оглядывается: «Ты ли это, Катя?» В ее глазах пустота.

Виссе пропускает вперед румын, обер-лейтенанта и унтер-офицера полевой жандармерии и отстает, чтобы еще раз увидеть девушку в окно. И прямо к молочно-белому окну прижалось ее лицо. Через проталину в стекле она смотрит на него: ничего не забывшие глаза, которые так нежно светили ему, говорят, что это Катя, что все, случившееся с ними было прекрасно! В ее глазах боль прощания с ним, прощания навсегда.

Повернув голову, не в состоянии оторвать глаз, он не смотрит под ноги и растягивается, споткнувшись о бетонный столб.

Он чувствует острую боль в лодыжке. Опираясь на плечо унтер-офицера, ковыляет обратно в избу.

— Ногу вы не сломали, господин обер-лейтенант, но основательно вывихнули! — Унтер-офицер резко дергает Виссе за ногу, поворачивает ее влево и вправо, пока не раздается хруст. — Вот и вправили! Сапоги вы надеть не сможете, нога сейчас опухнет! — Унтер-офицер поворачивается к девушке: — Люся, сделай господину обер-лейтенанту холодный компресс! У меня ключ от бункера, и мне нужно догонять всех!

— Так теперь — в Сталинграде — тебя зовут Люся?

— Для тебя я Катя, — прерывает она его, отрицательно качает головой, когда он хочет возразить, берет его за руку, поддерживает, при этом намеренно или нечаянно прижимается к нему всем телом и ведет в соседнюю комнату.

Сильнее, чем желание, которое он ощущает от ее прикосновения, от крепкого пожатия ее руки в нем растет чувство, которое парализует сопротивление против нее и, сокрушая, напоминает о том, что между ними было что-то такое, что соединяет их и до сих пор. Велика сила женственности этой девушки.

В его мозгу звенит мысль, что он должен выполнить свой долг и донести на эту Люсю, что он, может быть, должен был сделать это еще в Харькове, потому что ее можно заподозрить в шпионаже.

«Я не позволю водить меня за нос, — противился он ей. — Но я хочу дать ей возможность оправдаться передо мной», — признается он, недолго думая.

Словно угадав его мысли, она благодарно пожимает его руку. Он садится на постель, занимающую половину комнаты, и под жесткими бревнами ощущает мягкий, хорошо набитый матрац, в котором тонет.

Она приносит воды и льняное полотенце и, опустившись перед ним на колени, кладет его ногу к себе на колено и накрывает мокрым полотенцем распухшую лодыжку. Виссе видит только ее склоненную голову, она старается не встречаться с ним взглядом.

— Зачем все это? — сердится он. — Ведь из-за того, что тебе было хорошо со мной, не стоит изображать кающуюся грешницу и умолять о прощении!

Она кашляет несколько раз. «Что же, если она хочет сказать что-то, то пусть говорит».

В нежном прикосновении ее пальцев он чувствует любовь и обволакивающее искушение, которому не хочет покоряться.

— Хорошо, спасибо. — Он убирает ногу из-под ее рук. — Компресс вовсе и не нужен. Мне бы только поговорить с тобой!

Она выжидательно смотрит на него ясными, спокойными глазами. Наступившую тишину прерывает грохот. Слышен звон стекла. Охваченная страхом, все еще стоя на коленях перед Виссе, Катя обнимает его и, словно испуганный ребенок, прячет голову у него в коленях.

— И так десятки раз и днем, и ночью. Страшно! — Ее бьет дрожь. Механически он гладит рукой ее волосы. Она поднимает голову, и они вслушиваются в гулкие раскаты взрывов. — Это русский обстрел! — поясняет она. — Для нас это неопасно, — успокаивает она его.

Он освобождается из ее объятий и ковыляет к окну. Виссе и сам уже понял, когда приехал, что этот дом недосягаем для огня, но его товарищи, которым нужно пересечь засыпанную обломками домов площадь, в опасности.

— Твои товарищи укрылись в бункере! Нужно подождать, пока закончится обстрел! Это на полчаса, может, меньше, может и больше!

— А что они здесь обстреливают? — поинтересовался он.

Все еще сидя на полу, около кровати, она пожимает плечами и, вспомнив, сколько у них осталось времени, говорит:

— Как ты оказался в Сталинграде? Когда ты уехал из Харькова, уехал от меня, я молилась за тебя! Уезжай из России в спокойное место. Судьба не благосклонна к нам.

Он снова сел рядом с ней. Обеими руками она обхватывает его руку, плачет крупными слезами.

«Так, значит, у нас есть полчаса, — думает Виссе. — Она прекрасная женщина. Время, проведенное с ней, незабываемо». Он вспоминает ночь в Харькове. «Пережить это еще раз!» Его охватывает жар.

Если она любит его, то пусть докажет это в его объятиях! За полчаса безрассудной страсти они совсем забыли о войне. «Немец, русская? Мы хотим быть только мужчиной и женщиной, островком райского блаженства среди разбитого вдребезги мира». Он гладит ее плечи, шею и прикасается к ее соблазнительной груди, которая словно спелое яблоко, покоится в его ладони. Он с сожалением ощущает, как уходят минуты. Он обнимает ее за плечи, чтобы притянуть к себе. «Мы ведь любим друг друга?» — шепчет он ей на ухо.

Она отводит его руки от своего бешено бьющегося сердца, сжимает их и с любовью и бесконечной нежностью смотрит на него, умоляя оставить ее.

— Ты меня любишь? — настойчиво допытывался он, и она мягко отстраняет его. «Для шпионки или партизанки она ведет себя чертовски искренне и проявляет слишком мало твердости, — хладнокровия и презрения. Наверное, это ее особый трюк. Она считает меня дураком и хочет слишком легко избавиться от меня. Я требую такого же ощутимого и весомого вознаграждения, какого требуют и получают обер-лейтенант и, наверное, унтер-офицер, как только у них появляется охота. Ведь она не церемонилась и с майором в Харькове, как и еще со многими другими.

Ведь она нас просто ненавидит, наверняка должна ненавидеть, — а мне она устраивает особенное представление, чтобы я отпустил ее. Оба этих жандарма слушаются ее. Возможно, она крупная шпионка и о ней нужно донести.

Тогда мне пришлось бы сообщить о том, откуда я знаю ее! И поделом тебе, если ты настолько глуп и сам подводишь себя, скажут они мне.

Германский офицер, который связывается с русской — неслыханно! Разумеется, разжаловать и не допустить дальнейшего продвижения по службе. Осел, тысячи русских спят по ночам с германскими офицерами. Ты, похоже, хочешь доставить нам неприятности, если поднимаешь шум из-за этого? Для такого дурака любое наказание будет слишком мягким».

Только за последние дни капитан Мёглих, майор Биндер и подполковник в корпусе намекали Виссе, что перед ним открыта карьера офицера при генеральном штабе, что у него есть благоволящие к нему начальники и их рекомендации.

Она закрыла лицо руками.

— Я должен донести на тебя и заключить под арест, потому что ты шпионка! — прямо и открыто говорит он ей, чтобы отрезать себе путь к трусливой сделке.

Он ждет, что она будет отрицать это, умолять пощадить ее, предложит ему себя, чтобы таким образом купить себе свободу — или попытается его шантажировать. Она поднимает лицо ему навстречу и спокойно смотрит на него. Потом освобождается из его объятий и садится рядом с ним на кровать.

— Разумеется, я шпионка! — Она улыбается, видя его ужас. — Не бойся! В Харькове я спала с тобой не для того, чтобы шпионить за тобой.

Сидя рядом с ним, сложив руки на коленях, она рассказывает свою историю. «Правда ли это?»

— Сначала меня заставили шпионить! Это ничего не меняет. Понимаешь? Нет, ты не понимаешь — каково тебе, когда тебя преследуют, угрожают, мучают, пока ты не скажешь, что сделаешь все, что они хотят! Шпионка! — Она произносит это слово с таким презрением, словно это ругательство, — теперь, я добровольно сражаюсь за свою Родину! Из Сталинграда мы с тобой живыми не выберемся.