Беседы с Vеликими - Игорь Свинаренко

– А почему ты к проекту про советское время вернулся, сделав после фильма еще и книги?

– В России, как оказалось, признается своим исключительно советское прошлое. И то только послевоенное. Главный русский герой – Гагарин. Как будто до него никого не было… Это же действительно смешно, что самыми высокопоставленными выпускниками юрфака Петербургского университета считаются Путин и Медведев, – при том что Керенский и Ленин тоже вообще-то были главы государства. Почему советскость? Почему пошел ренессанс советской античности? Это – и сверху и снизу – началось в 2000-е годы. Потому что возникла проблема самоидентификации, в силу того, что у нас не было никакого антикоммунистического Нюрнберга. И опять пошло это наше «славное прошлое». При том что страны Восточной Европы старательно отматывались на отметку 1939–1940 годов. Болгарский царь премьером побывал, а в Чехии любили вспоминать, что Гавел – наследник «Баррандова». В Прибалтике потомки эмигрантов, которые не были испорчены советской властью, вроде бы возвращали людям досоветскую идентичность, их главами государств выбирали.

– Все это у них получилось лживо!

– Но важно стремление! А у нас смешно представить, что кто-то будет спрашивать Николая Романовича Романова о том, как быть настоящим русским. Никому не приходит в голову поинтересоваться у потомков эмигрантов первой волны, как они умудрились это сохранить! Вот это качество их языка, их интерес к культуре, их знания, их отношение к стране как к многовековому организму, который изменялся – но в чем-то главном был равен себе. У нас этого нет…

– Но какой акцент у них жуткий. Взять хоть Дмитрия Набокова.

– А ты слышал запись голоса Льва Толстого? Он грассировал как всякий, для кого французский был первым языком. Чисто Вертинский!

– Кстати, о языках и аристократизме. Ты так и не выучил английский? И права до сих не получил?

– Нет. Потому что у меня, как видишь, довольно напряженный рабочий график.

– Да-да. Вот даже в данный момент – я сижу бухаю, а ты работаешь, интервью мне даешь. Молодец. Вот это меня восхищает – посреди современного мира не знать английского и не водить авто. Какая в этом есть прекрасная беспечность! Я бы даже сказал – аристократическая безнаказанность! Типа, извозчик (шофер) довезет, а гид переведет или, падла, пусть сам выучит русский. Куда ж он в самом деле на Лазурке без русского денется. Это роскошный замах на барство!

– Нет-нет. Это ты знаешь такое про меня, а так-то я никому не рассказываю.

– И ты причем не один такой! Это целый слой изысканных персонажей! Кроме тебя, это еще Андрей Васильев («Ъ»), Андрей Бильжо (художник) и отчасти Иван Подшивалов (почвенник).

– Ты вот недавно выступал у Диброва во «Временно доступен», в роскошной красной рубашке, и по ходу беседы вспомнили, как он тебя гневно обличал в «Атропологии» – за то, что ты в 2001 году якобы изменил идеалам НТВ и не ходил к Евгению Киселеву на митинги в защиту УЖК (уникального журналистского коллектива). И ты на него, как мы поняли, за это не держишь зла.

– Это довольно смешно – я был на НТВ со дня основания, а Дима Дибров проработал два сезона, – и он мне будет что-то рассказывать про НТВ! И потом, он был на этом журналистском канале, но сам журналистом не являлся. Он не сидит за письменным столом! Он ничего не пишет. Он ведущий! У него нет им снятого и смонтированного продукта, это конферанс.

– Ты часто вспоминаешь те разборки по поводу свободы СМИ?

– Это ты про 2001 год? Вообще не вспоминаю. После этого было еще несколько историй…

– Например, с яндарбиевской вдовой.

– Не только. Но и про это не особо вспоминаю.

– Ты тогда с чекистами поссорился, и они тебя отлучили от ТВ.

– Ну видимо, неспроста вот уже пять лет я не работаю в текущем эфире. Хотя моя квалификация предполагает, что я мог бы трудоустроиться…

– Тут. Не уматывать же тебе на Брайтон.

– Нет, этого бы я никогда не мог.

– Не работать же тебе у Гусинского на эмигрантском RTVi. Смотришь их?

– Нет, я ж тебе говорил, что ТВ не смотрю.

– Тебя, значит, репрессировали – но по-вегетариански.

– Ну, никто не возражает против того, чтоб я делал фильмы про историю и культуру. Не думаю, что, кроме меня, еще кто-то так бы старался с Гоголем.

– Так ты не жалеешь, что дал тогда интервью со вдовой Яндарбиева?

– Нет. Я уже не раз говорил: если убили человека, то у вдовы берется интервью. А если этого нельзя, то это не журналистика – и на фиг в ней тогда работать?

– Значит, ни о чем не жалеешь…

– Нет. Более того: спроси меня сейчас – хотел ли бы я делать еженедельный тележурнал? Не знаю. Как делать, на каких условиях, как собирать команду? Я же знаю ситуацию. Никто ж не скрывает, что власть так или иначе координирует информационную политику федеральных телеканалов, – ну и как в этих условиях работать? При моем отношении к правилам? Есть вещи, которые журналистикой не являются априори. Когда Женя Ревенко или там Брилев беседуют с Медведевым – это не является интервью! Потому что не может быть интервью с начальником твоего начальника.

– То есть интервью с русским президентом может сделать только иностранное ТВ?

– Да. Потому что только оно может задавать и неудобные вопросы тоже. Политик, естественно, не хочет колоться, а журналист должен добиваться того, чтоб тот раскололся. А самое мягкое, что можно сказать про теперешние наши «интервью», – это пиар-обслуживание. Сперва поговорим о материнском капитале, потом затронем ипотеку, – наверно, как-то так договариваются. Чем политические передачи смотреть – я лучше «Прожекторперисхилтон» гляну. Вот Микки Рурка надо поглядеть – говорят, там было прикольно.

– Я слежу за творческими успехами твоей жены. (Елена Чекалова, кулинарные заметки в «Ъ-Weekend». – И.С.) Ты както про них сказал, что «журналистика подобного рода сейчас очень востребована». Намек на цензуру?

– Я про то, что это стало круто – готовить самому. Это модно. И везде полно таких книг и передач.

– Это из-за того, что везде давят СМИ?

– Нет. Готовить дома – это мировой тренд. Мое объяснение такое: аутентичность, подлинность – она очень в цене. Это способ самовыражения. По западным меркам, когда тебя пригласили домой и сами приготовили еду, – это высший почет и уважение. Это ценится выше всего. Вот и к нам это пришло. Человека, например, зовут на кабана. Или вот у нас был замечательный сибасс. Или мой брат лося прислал – добыл на охоте; он живет в Питере, но чаще моего бывает на родине. И шлет мне оттуда дичь. Кабан, и лось, и утка, и заяц.

– А сам ты в стороне от столбовых дорог: ни охота, ни теннис, ни горные лыжи – ничто тебя не занимает.

– Нет у меня никакого модного хобби.

– Ну, про публичные дома я и не спрашиваю. Ты же примерный семьянин. Вот даже возил, как известно из прессы, жену по Калифорнии, по лучшим там кабакам.

– Для меня в поездках – чем дальше, тем больше – важно поесть то, что там готовят, чем там гордятся. Считать message с земли. Понять, что такое Прованс, можно через кухню.

– Да… Выпить, закусить, познакомиться с дамой из местных…

– Нет. Когда в Лигурии поешь какой-нибудь копченой ослятины и попробуешь ньоки, сделанные из каштановой муки, ты начнешь что-то понимать в этой земле.

– А сам ты, кроме вареников на съемках («Птица Гоголь»), ничего не готовишь.

– Да и то сразу видно, что я их леплю в первый раз.

– А помнишь, как ты наехал на олигархов несколько лет назад? Как ты их заклеймил, что они слишком широко гуляют в Куршевеле?

– Несколько лет назад – то есть не менее пяти, как ты понимаешь.

– Некоторые до сих пор на тебя обижаются. Я слышал от солидных персонажей речи типа: «Сходили бы в Кремль, попросили за Леню, чтоб его пустили обратно на ТВ, но после того как он перешел на сторону противника и поднял руку на свой класс – ни за что. Он в Италии как дома, чаще нас ездит, у него пиджаки дороже, чем у нас, а он подыгрывает левым!»

– Не понимаю, в чем дело… Я просто разбирался: что такое Куршевель? Он тогда только недавно раскрутился. Шесть лет назад Ксения Собчак стала героем поколения. «Пупсик земли» – был такой про нее очерк.

– Это в «Намедни»?

– Да, конечно. Мы не были с Собчак знакомы в то время, сейчас она сказала, что очень мне признательна. Она поняла, что лучший пиар, к тому же бесплатный, – это пиар отрицательный. Она решила: и дальше надо вести себя так же. Надо демонстративно требовать бутылку «Кристалла» за 1500 евро, при включенной камере материть маникюршу с визажисткой и швыряться косметичками. Гламур тогда, в 2002-м, возникал как новая национальная идея, начинались пресловутые тучные годы. И потом, я не думаю, что носил пиджаки дороже, чем у них. А во-вторых, пиджаки были моей формой рабочей, как у уборщика сатиновый халат, а у меня висели в студии эти пиджаки. Франческо Смальта, по-моему.