Беседы с Vеликими - Игорь Свинаренко

«…сегодня именно телеведущие артикулируют интеллектуальные тренды российского общества – но это не их мысли, они просто озвучивают то, что придумали писатели! Приведу характерный пример. К юбилею Пушкина на ТВ был показан многосерийный документальный фильм модного на тот момент телеведущего Парфенова. Я сел смотреть… А надо сказать, что когда-то я довольно серьезно занимался пушкинистикой. И вот я то и дело подскакивал и восклицал: „Минуточку! Эта мысль – из Тырковой-Вильямс. А эта – из Бартенева…“ Потом заканчивается фильм и в титрах идет: пиджак от такой-то фирмы, парфюм – от этакой. И ни слова про писателей, которые были анонимно процитированы, ни одной фамилии пушкинистов, словами которых говорил телеведущий! Вот как это делается! А говорят-то все равно пушкинисты, положившие всю жизнь на это и от кутюрье не одевавшиеся. Что мне оттого, что это озвучивает несимпатичный Парфенов? Да ничего. Я все равно мысленно разговариваю с Томашевским, Бонди и Лотманом…»

– Леня! Думаю настало время дать Полякову гневную отповедь. Кстати, надо вообще ссылаться на ученых, когда делаешь передачу.

– Парфюма, конечно, никакого в титрах не было – если уж про точность ссылок. Было про реквизит – цилиндр и прочее: «панталоны, фрак, жилет». Бартенев был только в цитатах, которые читал Лев Дуров, каждый раз называя – кто это и откуда. Гнева никакого нет – только недоумение: почему от телевидения ждут науки? Это масс-медиа, а наука, она в книжках. Читайте их, а не смотрите нас ради науки.

– Без Константина Эрнста не было бы никакого фильма, так?

– За что я благодарен Эрнсту – ему не надо ничего объяснять. Я пришел к нему и рассказал один эпизод: римская квартира Гоголя, мебель вынесем и хоть виртуально поставим снова его конторку у окна – там, где писались «Мертвые души». Он сразу сказал, что даст мне свою группу post production, которая у него работала на «Дозорах». И мы стали работать. Все.

– Рost production?

– Это когда на продакшене – то есть на снятом материале – что-то дорисовывают и доделывают. И вот с этими ребятами мы сделали много реконструкций – типа сцены, где я зачерпываю кувшином воду из гоголевского фонтана, а потом со своим кувшином туда прилетает призрак классика.

– Невозможно представить, чтоб ты пил воду из фонтана, – ты наверняка употребял эвиан какой-нибудь.

– Ну конечно. Тогда ведь воду брали из струи фонтана, а сейчас туда не подойдешь. Но это не важно. Что касается Эрнста, то он при всех хитросплетениях телевизионной политики не победил в себе того по-хорошему пижона Костю из программы «Матадор» – ему и сейчас очень важно, чтобы на ТВ делались вещи преднамеренно красиво, ему дороги попытки что-то новое сказать и показать. Его вполне этим можно увлечь! За последние пять лет мне на ТВ никто не дал и вот такусенькой (показывает кусочек мизинца) работы – только он! К нему можно прийти и рассказать про какую-то идею – и он может вполне воспламениться. По крайней мере у меня так было всегда. Но и я ему вещи, которые меня самого не увлекают, не предлагал!

– Молодец, Эрнст, поддерживает старого товарища.

– Ну не думаю, что он только поддерживает старого товарища. Он действительно хотел, отмечая 200-летие Гоголя, сделать документальный фильм, поддерживающий марку канала.

– Долго ты делал «Гоголя»?

– Я делаю для эфира полтора фильма в год – и эти две серии с той же скоростью.

– Это нормальная загрузка?

– Нет. Если бы я делал только эти фильмы, то это было бы мало, конечно… Но я, во-первых, три года был главным редактором журнала («Русский Newsweek»), а во-вторых, мы с Алексеем Ивановым закончили съемки фильма «Хребет России», про Урал, а это четыре серии по часу (там, правда, еще надо кое-что переписывать и доделывать). Это много.

– Так вы уже закончили?!

– Да! Четыре серии – это семь экспедиций; 60 съемочных дней мы там провели! И я выпустил первый том «Намедни», второй закончил… Одновременно со сдачей двух серий «Гоголя» я еще сдавал второй том.

– Вот ты сейчас перечислил сделанное за какое время?

– За полтора года, даже меньше прошло.

– Немало.

– Для полутора лет даже много.

– Какая-то у тебя нерусская жадность до работы. А где же запои, где депрессии, горькие мысли о смысле жизни, о том, куда катится этот мир? Что, это тебя не отвлекало?

– Нет.

– Как это чуждо русскому менталитету.

– Не знаю. У меня есть формула, которую я часто повторяю: «Нет никакой единой России, кроме той, что неспроста пишется в кавычках».

– Что-то есть в тебе немецкое. Или еврейское. Во всяком случае, вызывающе нерусское.

– У меня ничего нет за душой, кроме вологодского происхождения, точней даже, череповецкого. Ну жалко мне, когда время просто так проходит! В принципе вся работа журналистская держится на интересе – и тогда все получается. А иначе как себя ни настраивай, ни накручивай – ничего не выйдет. Я два года добивался съемок в этой гоголевской квартире на Via Sistina. Мне очень помогла римская исследовательница Ванда Гасперович, полячка по происхождению, – она преподает русский язык в Римском университете. Это она нашла упоминания о Гоголе в переписях населения в Риме.

– Рим ты обхаживал с больной ногой, после перелома пятки?

– Да, это была мой первая поездка, после того как выздоровел; я дозированно ходил. Нога болела, и я на столбиках сидел отдыхал. По Испанской лестнице наверх я поднялся, а обратно было трудно совсем.

– Вот я тебя слушаю сейчас и думаю: когда ты снимал первые передачи «Намедни», была тема – посоревноваться с Америкой. Потом Россия решила догнать Португалию, чуть ли не Путин эту задачу поставил. Теперь русские нашли достойного соперника – Украину, вот уровень России, значит! И еще была война с великой и могучей сверхдержавой – Грузией. Как в том анекдоте: «Там мы до мышей доебемся».

– Вот я, кстати, даже не могу вспомнить, когда я всерьез думал об отношениях России с большими и малыми державами. Чё-то нету у меня такого. А вот есть же люди, которые за Россию в ответе, – как им хорошо!

– Если сравнить твою теперешнюю деятельность с выпуском еженедельной передачи, то это ведь ничем не хуже. Делать фильмы – это даже круче.

– Не то немножко. Понимаешь, какая штука… Когда я работал на ТВ – ну, штатно, что называется, – то старался сочетать текущие темы (это один темп) и делание фильмов (что совсем другое). А теперь я на ТВ не работаю, только делаю фильмы.

– Но это круче?

– Не знаю… Хотя свидетельством определенного уровня владения телеремеслом может быть способность или неспособность человека снять фильм. Нет, все-таки самым лучшим временем было для меня то, когда я делал и еженедельный тележурнал «Намедни», и серии «Российской империи». Вот тогда было самое оптимальное существование! Несмотря на то что все свободное время приходилось отдавать деланию фильмов.

– Ты трудоголик. И к тому же не был никогда серьезно пьющим человеком.

– Я люблю вино.

– А для меня тема русской духовности, тема русского художника…

– Меня от этих слов, как говорила одна героиня, тянет повеситься.

– И это ты говоришь мне, человеку, который придумал термин «духовность в хорошем смысле слова»! Так вот для меня тема русской духовности неразрывно связана с водкой.

– Ну не пью я водку. И никогда не пил. Я в 17 лет поселился в общаге с болгарами и в результате миновал не только водку, но и портвейн и пиво. И даже в редакции газеты «Вологодский комсомолец» у меня, 22-летнего, все-таки хватало характера пойти и купить себе бутылку вина «Механджийско» по 2.20 или «Медвежью кровь» по 2.70, в то время как остальные выпивали водку «Андроповка» по 4.70.

– Вот, я всегда говорил, что ты в стороне от русского проторенного пути, и теперь видно, что увели тебя с него болгары. Нет в тебе шукшинского водочного нерва…

– Ты знаешь, я шукшинский нерв и без водки ощущаю. Никакой другой национальной самоидентификации, кроме русской, у меня нет. Но ее всякий понимает по-своему. Понимаешь, одни скажут, что Россия – это кокошники, а другие – что Набоков.

– Ты когда-то себя позиционировал как либеральный патриот. И жаловался, что патриотами у нас почему-то считают только левых.

– Не помню. Но я считаю, что в России очень сильны либеральные инстинкты. У очень значительной части населения. Это не очень проявляется, по крайней мере пока, но уровень внутренней свободы у русских очень высокий. Своенравие в людях, самоуважение, огораживание каких-то кусков жизни, чтоб туда не лезли партия и правительство, – этого всего было много еще и в 70-е годы. Я считаю, главный подвиг советского народа – это то, что в условиях социализма он отвоевывал шаг за шагом личное пространство. Он уходил от госмонополизма. В России за исключением военного коммунизма 18—20-х годов по-настоящему никакого тоталитаризма не было. Люди уходили в блатные песенки, в пьянку, в личную жизнь, в хобби, в странности, в карточную игру, в надомничество – во все, что угодно. Уже с 30-х годов обозначились чуждые стороны жизни, с которыми все время боролись фельетонами и не могли побороть: мещанство, обывательщина, канарейки, которые, как писал пролетарский классик, могли погубить Маркса – и таки погубили. Пианино «Красный октябрь»…