Убийца-юморист - Лилия Беляева

— Твоя непредусмотрительность не делает тебе чести, — сказал муж.

— Но почему непременно следует думать о худшем? — воскликнула она с надрывом.

— Не рви мне барабанные перепонки! — попросил он. — Теперь понимаешь, почему бизнесмен я, а не ты? В деле мелочей не бывает.

Цена рукописей В. С. Михайлова, припрятанных мной так вовремя, подскочила ещё выше в моих глазах…

Возвращения ни с чем старушки-озорушки я ждала с тревогой. Но она явилась агрессивно-веселой:

— Украли бумаги! Уперли! Может, бедные какие люди, чтоб в макулатуру сдать. А вы-то чего страдаете попусту? Вон сколько времени не вспоминали про эти пачки. Теперь, значит, здрасьте! Спохватились! Если б загодя предупредили, чтоб тетя Надя к ним и не прикасалась, тетя Надя бы их за три версты обошла б.

— Уймитесь! — повелительно сказала Софья Марковна. — Не вашего ума дело, что нам важно, что нет.

— Софочка, ах, Софочка, — внезапно хозяин показал в улыбке свои наполовину голубоватые, наполовину золотые зубы, — рухнул твой бизнес в самом начале… А удача, казалось, была в руках… Вывод? Цени меня, своего мужа, и держись за него всеми ноготками!

У меня, как говорится, на кончике языка вертелся вопрос: «Что же у вас пропало? О чем такая глубокая печаль и три пуда раздражения впридачу? О каком рухнувшем бизнесе речь?»

Но смолчала, конечно. Подождала…

Зато свой текст выдал скептичный, неунывающий «похоронщик»:

— А я скажу тебе, Софочка, кто уволок и куда эти самые бумаги. Это он лично, Владимир Сергеевич, и прямиком в свою могилу. Угадал твой замысел и подсуетился. Он умел опережать события, этого не отнять. Но почему ты забыла о Тане… Она же по делу…

Софья Марковна посмотрела на меня как на пустое место, но проронила:

— Так что вам от меня надо?

Конечно, я дрянь, конечно, лицедейка и потому, напустив на физиономию почтительную робость, а в голос добавив сбивчивость от смущения перед гранддамой, сказала:

— Заканчиваю большую статью о Владимире Сергеевиче… Обошла многих, кто его знал. Но без беседы с вами, уверена, мои знания о выдающемся писателе будут неполные… Прошу вас ответить всего на несколько вопросов. Скажите, Владимир Сергеевич был очень трудолюбивым человеком?

— Еще бы! Не отнять! Всюду успевал, — был ответ.

— А как вы расцениваете… если слышали, тот факт, что на крест, на его могиле кто-то несколько раз приклеивал бумажку с фамилиями трех писателей?

Софья Марковна и Ося обменялись быстрыми взглядами.

— Хулиганство! — сказала она. — У кого-то переизбыток чувства юмора. Или вы думаете, — женщина внезапно расхохоталась как девочка, — вы думаете, что это я сделала? Как бывшая жена, которую он бросил? Как эксцентричная женщина, когда-то в юности работавшая с папой-мамой в цирке? Кто-то так считает? Клавдия Ивановна, эта старая ханжа, пришла к такому выводу? И вам голову забила этой чепухой? Все не уймется! Никак не может простить, что Михайлову надоело её занудство и он предпочел меня, красавицу, хохотушку! Вот и носится со своим ханжеством! Вот и хвалится, что дети и внуки у неё от великого писателя! В Бога уверовала! Со свечкой в церкви стоит! Но лгунья, оборотень! Ах, как жаль, что я теперь не могу отплатить ей за все! Я же и название придумала своим воспоминаниям о Михайлове: «Клавдия, не лги…» Но ещё не все потеряно! Я ещё дам знать о себе. Все, что ни делается, все к лучшему! Америка открывает просторы! Я там сяду вплотную и напишу про эту лицемерку все, все и кое-что еще! У меня хватит материала! Подумаешь, рукописи… И без них будет что рассказать об этой парочке…

— О какой парочке?

— Да о них же! О них! О Клавдии и Михайлове! — рассердилась на мое тупоумие темпераментная Софья Марковна.

А я сейчас же и убедила её лишний раз в том, что ну не голова у меня, а полено, спросила, дебильновато расширив глазки:

— Но почему же вы здесь это не написали? Сейчас же сенсации читаются нарасхват!

— Здесь?! — Софья Марковна подозрительно уставилась на меня. — Вы работаете в газете и ещё спрашиваете почему? Вы словно не знаете, как здесь легко убить человека? Вы думаете, это совсем не опасно тронуть Клавдию, если у неё сыновья и внуки в бизнесе? Вам не известно, что на приеме в английском посольстве случилось? Нет? Вы и вообразить не можете!

— И что же?

— А то, немыслимое, невообразимое! Я приобрела белое чудесное итальянское платье, и мне его залил крюшоном михайловский внучек, клипмейкер Игнатий! При всех залил! Испортил дорогую вещь безвозвратно! Я его тете Наде отдала… Может, её племянница как-то что-то из него себе соорудит… Сирота… только в жизнь вступает… Ну так о чем мы? Об этом абсолютном сволоче Игнатии! Думаете, он случайно этот крюшон опрокинул на мое белое платье? Он, подлец, так вот отплатил мне за то, что я как-то… прилюдно… в гостях у приличных на вид людей сказала, что собираюсь писать мемуары и такое в них порасскажу про Михайлова и его верную Клавочку… Всего-то! Кто-то передал! Всегда найдутся добрые люди! Итог — дорогое платье к черту! Ах, с какой ухмылкой, такой волчьей, он как будто извинился передо мной! «Простите, будьте добры! Но здесь так толкаются… а некоторые даже хотят сочинить поклеп на моих любимых бабушку и дедушку. Бедные людишки! Даже не представляют, что их можно в момент превратить в желе! Позвольте мне посыпать солью на это чудовищное пятно. Говорят, помогает…» Ничего себе! Как сыграл! Артист! Думает, раз имеет дворянское происхождение, ему все можно! Мой родной дедушка по матери тоже многое мог! Он в девятнадцатом был переведен из Киева в Москву. У них с бабушкой не было квартиры, одна комната целых семь месяцев. Но мой дедушка был тогда, слава Богу, большевик и член какого-то там большого совета по просвещению. Он работал в Бюро с такими важными людьми, как, представьте себе, Зорин, Лацис, Нахимсон, Корсак, Вера Слуцкая. На их счастье, из Москвы убирались все эти зажравшиеся расфуфыренные дворяне, и одна такая бросала квартиру из трех комнат. Мне рассказывали, какая это была запущенная квартира. Там на двуспальной кровати сидела эта буржуйка в кудряшках. В ногах у нее, представьте, лежала породистая собака с тремя щенками. Она раскладывала пасьянс. И тут же петух на соломе. И ни куска хлеба. Эта неприспособленная дура пробовала гадать посторонним людям и совершенно не вписывалась в социалистические лозунги. Ее как нетрудовой элемент могли и арестовать. Она сразу согласилась отдать эту свою квартиру моим бабушке и дедушке. Они потом получили совсем хорошую, из пяти комнат.

— А потом их расстреляли как врагов народа в тридцать седьмом. Так и идет, — вставил «похоронщик». — Ты, вроде, о платье начала, а влезла в дебри политики.

— Не волнуйся, я ещё не потеряла рассудок, как Наталья. Мне не снятся белые свиньи и красные быки. Я отлично помню, о чем говорю. Как я его ненавижу! Какой наглец! Но он дал мне своим случайным крюшоном подумать. Я подумала и решила, что мне вряд ли стоит выпускать свои мемуары в этой бандитской стране, где одни сплошные революции. Я не смогу спокойно спать, потому что эти михайловские потомки на все способны. Они, я убеждена, могут и киллера нанять. Вы удивлены, дорогая газетчица? — Софья Марковна посмотрела на меня и сказала раздельно. — Ха-ха! Вы их плохо знаете! Но я-то знаю! И поэтому решила писать свои мемуары в Америке. Со всех сторон польза. Там и заплатят как надо. И бояться не обязательно этих зарвавшихся игнатов… Вы, надеюсь, не настолько близки с этой семейкой, чтоб…

— Да нисколько! — открестилась я с пылом. — Об этом Игнатии вообще первый раз слышу! Негодяй, конечно, если позволил себе такое… с платьем…

— Тот ещё негодяй! Подлец! Скотина!

— Скажите, Софья Марковна, — полезла я в огонь, но осторожненько и довольно грациозно, — а у вас случайно не сохранились черновики Владимира Сергеевича? Хоть какие-то? Я буду очень вам признательна, если…

— Черновики? — она резко тряхнула своими обильными медно-золотыми волосами, рассыпанными по плечам, и глянула на меня недобро, пиявисто. Какие черновики?

Я сейчас же и приладила к лицу уже не раз опробованное дебильновато-простодушное выражение и вымолвила с кротостью:

— Да любые… Даже не черновики, а какая-нибудь страничка… Чтобы дать в газете к моему материалу факсимиле…

— Очень своевременное желание! — с фальшивой торжественностью отозвалась моя собеседница. — Неужели вы ничего не поняли? Здесь же при вас все… И эта вредная тетя Надя с валенками… Невезучая вы! Вот только что, перед вашим приходом, исчезли рукописи! Несколько штук! Я их хранила, хранила! На всякий случай… Затолкала в самый дальний угол антресолей. Но эта вредная, глупая старуха переусердствовала, выбросила рукописи на помойку! И кто-то успел схватить! А то бы, а то бы, — женщина хихикнула, вы имели счастье лицезреть эти страницы, где прославленный, выдающийся и так далее и тому подобное…