Волчица советника - Елена Литвиненко

Женщина посмотрела на меня, на сощурившегося лорда, улыбнулась…

— Ай-вэй, господин, — затараторила она, — вы красивый такой, совсем нашу Лиру смутили! А давайте я вам погадаю, а то сгорит девочка от смущения!

— От смущения? — странно хмыкнул меотец. — Это вряд ли.

Лошадиный стек уперся в мой подбородок, заставил поднять голову. Старательно уложенные волосы сдвинулись, открыв лицо, и по толпе, окружавшей нас плотным кольцом, побежал шепоток. Кто-то присвистнул, кто-то охнул. Несколько женщин сделали отвращающие знаки и, подхватив юбки, быстро зашагали прочь.

— Да ты красотка, — оттопырил губу лорд.

Кожаная петля на конце хлыста проследила шрам вдоль щеки, обрисовала воспаленную кожу на шее, остановившись лишь у края блузы.

— Господин, зачем вы? — тихо заговорила Алмаза, сжав стек ладонью. — Чаюри и так не слад…

Меотец, не глядя, хлестнул ее по груди.

— Пшла вон, — рыкнул лорд вскрикнувшей женщине. — А ты гадай, — подтолкнул он ко мне колоду карт.

Одним из приличествующих послушнице монастыря Анары качеств было смирение. Думаю, Мать Настоятельница была бы в восторге при виде моей равнодушной покорности в те минуты — я сидела, уставившись на ветхий ситец юбки, и даже не вздрогнула, когда петля стека стукнула меня по губам.

— Я жду, римела.

…только улыбнулась, отчего в толпе заплакал ребенок. Я ведь найду тебя, меотец. И запорю этим самым стеком. Ты еще сапоги мои будешь целовать, умоляя остановиться. А пока поспособствуй моему выздоровлению.

Я достала из колоды сигнификатор, немного удивившись, что это снова Смерть, и вспыхнула флером.

— Ваша карта, госпо…

Мужской кулак, летящий мне в лицо, показался огромным. Я рефлекторно попыталась отвести удар правой рукой, но все, что смогла, — лишь слабо дернуть ей. Последнее, что помню, — качающееся меотское небо, хоровод расплывающихся лиц и торжествующий голос:

— Вяжите шильду.

Я очнулась в темноте и колодках.

Спина и плечи затекли, но стоило хоть немного согнуть колени, как в горло упиралось неструганое дерево. Оно впивалось занозами, мешало дышать, и я, поскуливая от острой боли в ногах, снова поднималась, пытаясь найти положение, в котором пытка закончится.

Стопы скользили по волглой соломе, блуза намокла от пота и влажной духоты. Несколько раз по ногам пробегали крысы, царапали коготками, путались в рюшах юбки, пищали, кусали, если не успеть их пнуть.

Но боялась я не крыс.

— Вяжите шильду.

Голос меотца гулким набатом стучал у меня в висках, отдавался болью в затылке. Как он узнал?! Как почувствовал?!

Что теперь будет?! Меня что, сожгут?.. Просто возьмут и сожгут?.. Или будут медленно опускать в котел с кипящим маслом? Или пытать, пока я не сознаюсь?..

Я не хочу умирать!

Господи, Ваше Сиятельство, Раду, ну где же вы? Вы же обещали, что все будет хорошо, вы же клялись, что всегда будете знать, где я и с кем!.. Вы так нужны мне! Я думала, что я сильная, что я справлюсь, что смогу! Что все сделаю сама, и вы не увидите меня такой — колченогой, грязной, беспомощной!..

Я… Я ничего не могу, господин… Совсем ничего. Я старалась, и вот что из этого вышло…

— Где вы, господин? — всхлипнула я.

Неужели поверил, что я мертва?..

Он ведь искал меня, я слышала о том, что граф устроил в Пратче! Райаны весь город разобрали по камушку, перерыли окрестности, заморозили трупы, лишив жителей посмертия! Но меня же там не было! Не было!.. Меня подобрали, увезли римела! Я здесь, в Меоте, и я умру, по-настоящему умру, если вы не придете за мной…

Светлые, ну зачем, зачем я выпустила флер? Что мне стоило потерпеть прикосновения хлыста?.. Унижением больше, унижением меньше… А теперь? Что теперь? Что мне делать — теперь?..

Где-то капала вода, шуршали крысы. Кто-то стонал — может быть, даже я. Минуты сливались в часы, часы в дни. Или в года? Я потеряла счет времени, стоя в темноте. Сознание мутилось. Я то выныривала, то снова погружалась в забытье. Шеи, спины, плеч я не чувствовала — только острую пульсирующую боль. И очень хотелось пить. Я слизывала слезы, но от них было только хуже. Язык превратился в жесткую терку, воспаленные, разбитые ударом губы схватились корочками. Дышать становилось все тяжелее.

3

Утро того же дня,

Великая Степь

Кэи-ас-Кори-Вин стояла на коленях перед зарослями дудника,[27] водила ладонями вдоль жестких стеблей, внимательно прислушиваясь к голосу трав.

Это растение болеет, и толку от него не будет. Лишь вред.

Это слишком молодо, хоть и вытянулось выше собратьев.

Это… Это пойдет.

Знахарка аккуратно, чтобы не растерять семена, срезала соцветия, складывала их в полотняную сумку. Разрыхлив землю, с усилием тянула корневища. Позже она отмоет их и высушит, подвесив в тени. Большую часть сложит в короб, не пропускающий влагу, — отвар дудника хорош при лихорадке и болезнях горла; остаток истолчет в порошок, ссыплет в мешочки — фарлесские, лизарийские и даже меотские пекари платят полновесным серебром за степную приправу.

Последний на сегодня корень — корзина уже полна — никак не поддавался. Кэи, поминая Прародительницу и полночных духов, дернула раз, другой, третий и, не удержавшись на ногах, упала на сумку с соцветиями. Засмеялась — вот до чего доводит жадность! — потерла уколотое сухим стеблем место, отбросила косы за спину и охнула: прямо над ее головой застыли три облака. Их белые вершины горели зимними снегами, ложе темнело свинцом, а форма… Кэи сложила ладонь козырьком, разглядывая ощерившегося Волка, склонившего голову Быка и больного Shial — полосатого хищника, что изредка спускается со Срединного Хребта.

Облака провисели пять ударов сердца и, убедившись, что их заметили, рассыпались клубами, потекли к океану, гонимые ветром с гор.

Кэи-ас-Кори-Вин, Рыжая Пустельга из рода Детей Ковыля, низко поклонилась Степи и травам, указавшим на знак, повесила на плечо сумку и, подхватив корзину, наполненную корневищами дудника, зашагала к юрте — готовиться к приезду гостей.

Вечер того же дня,

Лизария,

пригороды Лисанти

— Я не могу без вас, господин… Ничего не могу! Мне страшно… Ваше Сиятельство!.. Раду! Я не хочу умирать!..

— Лира!.. — крикнул Йарра… и проснулся. Вино из опрокинутого кубка растекалось по столу, мочило рукава, брюки, раздражало ноздри приторным запахом опиатов.

Выругавшись, граф сбросил на настил шатра документы, спасая их от темно-коричневой лужи. Рявкнул на нерасторопного Койлина, выхватив у сына полотенце, ушел умываться.