Волчица советника - Елена Литвиненко

— Да… наверное…

Арно сунул мальчишке монету, потрепал по голове и, взяв коня под уздцы, зашагал к постоялому двору.

На город медленно опускалась ночь.

2

Я ненавидела меотские ночи. Тихие, темные, пахнущие осенью и астрами, они несли сны, в которых я снова была Лаурой Рэйлирой Орейо, Райанской Волчицей, скачущей стремя в стремя с Йаррой. Блеск бацинетов и топот сотен тысяч ног, длинные пики на плечах пехотинцев и развевающиеся знамена, зубоскалящий Кайн, осторожный Дирк и невозмутимый Сэли. И Тимар. Не рядом, нет, но где-то в войске — он отлучился по приказу Йарры. А впереди — бесконечная лента дороги, и я точно знаю, что все будет хорошо, ведь он обещал…

А потом я просыпалась и заходилась в рыданиях, кусала ладонь, чтобы не завыть при виде шатров римела и собственного искалеченного тела. Я ведь даже ходить не могла — сломанные ноги срослись неправильно, теперь даже стоять, просто стоять, опираясь на костыль, было пыткой. А правой руки у меня больше не было.

Да, вот так. Не было. Она высохла, и шунави уже трижды заговаривала о том, что ее необходимо отнять. Ругалась, топала на меня ногами…

— Великая Матерь, чаюри, ну чего ты ждешь?! На пальцы посмотри, на ногти!.. Синие же совсем, отваливаются!.. Ждешь, пока гнить начнет, разбрильянтовая ты моя? Пока всю тебя отравит?!

А я рыдала, снова рыдала, уткнувшись в подол старой женщины, нянчила правую руку культяпкой со сломанными пальцами, когда-то бывшей левой ладонью…

— Ну не плачь, детонька… Не плачь… Что ты душу себе вынимаешь?.. Будет твой ромэ[21] тебя любить. И с рукой, и без руки! Главное, чтобы жив был!

— Зачем я ему… такая?!

— Какая «такая»?! Какая, а?.. С лица воду не пить, не за красоту любят! Ноги я тебе зимой вылечу, пальчики твои левые вылечу! Будешь, как коза, бегать! Вернешься к своему Раду, поженитесь, деток ему родишь… Знаешь, как ромэ любят, когда им сыновей рожают? Ай-вэй, опять ревет… Ну с чего ты взяла, что рожать не можешь?.. Чаюри, успокойся, ну что ты меня, старуху, доводишь… Дэвлалэ,[22] да будь она проклята, эта война! Что с людьми творит! Когда эти райаны подавятся уже!.. Опять мы с тобой всю ночь просидели… Давай я тебе умыться помогу, Лира. Скоро в город ехать…

На рассвете, после скудного завтрака, меня и шунави подсаживали в телегу, к другим добисаркам. Римела выстаивали долгую очередь у Восточных ворот и, дважды обысканные и четырежды обруганные стражей — взять с кочевников нечего, а время тратят, — въезжали в город.

Аликанта была захолустьем — с Йаррой я повидала немало городов, чтобы сравнивать. Узкие улочки со смыкающимися над ними верхними этажами домов, сточные канавы, разливающиеся в дождь и превращающие город в дурнопахнущее болото — без ходуль не пройти, полчища крыс и смрад дубилен, стоит ветру сменить направление. Но в Аликанте был рынок с конской ярмаркой, была площадь перед Ратушей, где гадалки-римела приставали к прохожим, и храм, на ступенях которого оставляли меня, — табор обеднел, и нахлебники им были не нужны.

Я садилась на холодных каменных ступенях, реже, если непогода разгоняла других попрошаек, на паперти, расправляла складки одежды, чтобы хоть как-то прикрыть висящую плетью руку, опускала голову к плечу, пряча воспаленный шрам, и тихо умирала с каждым шепотком, с каждой брошенной монетой.

Выпрашивать деньги я так и не научилась.

Равно как и благодарить за истертые медяки. И тем более целовать руки подающим — за что неоднократно получала пощечины от купчих и мелких дворянок, решивших облагодетельствовать убогую, а она — горделивая тварь! — нос воротит и от подаяния, и от толстых пальцев, унизанных дешевыми перстнями…

Сначала я еще пыталась барахтаться. Как слепой щенок, брошенный в ведро с водой.

Очнувшись в кибитке римела, я долго не верила, что жива, что выжила после… них. Потом была истерика — когда я попыталась сесть и увидела, что осталось от рук. Они ведь нарочно ломали именно руки, именно пальцы… Ноги — это когда я упала в овраг, на каменный горб, выпирающий со дна ручья. Знаете, меня даже обезображенное лицо и шея пугали не так, как собственная беспомощность. Подумаешь, разбитые губы, подумаешь, ожог, стянувший кожу, превративший меня в шута из Оазисов — им надрезают щеки, продлевая улыбку… Лицо — это не страшно. Это лечится, Сибилл умеет. Главное — добраться до него. Но как? Как?! Римела не поедут в Лизарию раньше следующего лета, никто не поедет — я упрашивала, я просила, я валялась в ногах у шунави и баро! А одна я… Что я могу — одна? Без правой руки, с негнущимися пальцами левой, неспособная не то что бежать, но даже ходить?! В Меоте, на границе Рау, за две тысячи лиг от ставки Йарры? В стране, где райанов едва терпят, а Йарру ненавидят, где за голову Волчицы дадут пять сотен золотых? В ортодоксальном Меоте, полном Паладинов, заподозривших во мне шильду?..

Я ведь пыталась бороться…

Я одурманила старого баро и шунави — надеялась, что смогу выманить у них таборные деньги, уговорю найти целителя и вылечить меня.

Я бы отдала! Я бы до медяшки потом все вернула, и Тим насыпал бы столько же сверху! А Йарра… Йарра бы озолотил их, я уверена! Я же его радость, его лето, дикий лесной котенок, глупая девчонка, которую нужно беречь и защищать!..

Но денег у римела не было. Совсем. Ни денег, ни золота, ничего кроме кибиток и собранных на полях сражений коней — табун гнали ночами, увешав животных отводящими глаз амулетами. И я, едва поднявшись с постели, присоединилась к добисаркам, добытчицам — так римела называют женщин, что ходят гадать, продают наичудеснейшие эликсиры, набранные в ближайшей реке, и заговаривают болячки. Помню, подманивала флером очередного простака, раскладывала веером потрепанные карты и несла какую-то чушь о казенном доме, неземной любви и страшной опасности, исходящей вот от этой Тройки Кубков.[23]

— Так тут же девушки нарисованы! С вином! Счастливые, пляшут!

— Ай-вэй, яхонтовый мой! — И еще один жгут флера — прямо в солнечное сплетение. — На костях твоих плясать будут! Меня слушай, а не картинки рассматривай!.. А не нравится, — оскорбленно поджимала я губы и начинала собирать Таро, — так иди, не держу! Но потом не жалуйся, не говори, что не предупреждала!

— Не-не-не, подожди! А это что значит? — указывал крестьянин на Башню рядом с сигнификатором.[24]

— Видишь, Башня сломанная? Это препоны все на твоем пути ломаются! Хорошая карта! — упирала я в бок левую руку, стараясь не смотреть на Земфиру и Алмазу, у которых глаза на лоб лезли от моей ахинеи. — В путешествие езжай смело, — указывала подбородком на Колесницу, прямиком ведущую к Девятке Мечей, — но по бабам там не ходи! И много не пей! Помни про этих гарпий с кубками. А теперь иди, жена заждалась.