Обретая суперсилу. Как я поверил, что всё возможно. Автобиография - Дж. Майкл Стражински

в кабинет после совещания. Остановившись, он посмотрел на паленые остатки картинок, и спросил: «Что тут случилось?»

– Ларри хотел спалить мой кабинет, – пожав плечами, ответил я.

– А, ну ладно, – сказал Артур и пошел дальше по коридору.

Вот так мы и жили.

Во время работы в Filmation я познакомился с Кэндис (Кэнди) Монтейро и Фреддой Роуз, которые управляли маленьким агентством, представлявшее интересы большинства сценаристов-мультипликаторов в городе. Все другие агентства в городе полагали, что терять на нас время не было никакого смысла. Когда Артур попросил меня поработать с оставшимися сценаристами-фрилансерами, оказалось, что почти все они были клиентами этого маленького агентства. Я неожиданно обнаружил, что раздаю свои замечания тем, кто мало чем помог мне, когда я только пытался научиться писать сценарии для мультфильмов. Многие из них пытались занять единственную оставшуюся штатную должность в Filmation и поэтому были весьма раздражены, когда увидели меня, сидевшего за столом перед ними.

Я БЫЛ ПРОСТО СЧАСТЛИВ ПОЛУЧИТЬ СВОЮ ПЕРВУЮ ПОСТОЯННУЮ РАБОТУ НА ТЕЛЕВИДЕНИИ.

Как правило, с фрилансерами работали редакторы сценариев (их так и указывали в титрах), а не студийные сценаристы, но мне было все равно. Я был просто счастлив получить свою первую постоянную работу на телевидении.

Мы с Кэтрин жили вместе уже пять лет и редко говорили о женитьбе, так как все это время еле сводили концы с концами. Теперь же, когда ситуация более или менее стабилизировалась, все родственники как с моей, так и с ее стороны ждали от нас следующего шага.

В течение долгих лет я надеялся, что перерасту эмоциональную дистанцию между мной и здоровыми, нормальными взаимоотношениями, что придет день, и я почувствую себя свободным от травм, нанесенных мне в детстве, и смогу открыто выражать свою любовь и привязанность к кому-либо. Но этого так и не случилось. Я взрослел и все больше и больше отдалялся от этих эмоций. У французов есть поговорка: «Есть два типа влюбленных: те, кто целует, и те, кто подставляет щеку». Все годы я прожил заживо погребенным под второй частью этой поговорки, и ничего не мог с этим поделать.

Я никогда не считал себя человеком, который хорошо подходит на роль мужа, но Кэтрин была моим самым близким другом, я был глубоко благодарен ей за бескорыстную поддержку и всегда чувствовал глубокую вину за то, что она испытывала столько сложностей все то время, пока мы были вместе. Если я женюсь на ней, то смогу показать, как я ей благодарен за все, что она сделала для меня, и таким образом отдам должное всем тем жертвам, на которые ей пришлось пойти, и нашей дружбе.

Только спустя много лет, оглядываясь назад, я понимаю, что это были абсолютно неверные доводы в пользу женитьбы. Это решение стало причиной для очень необычного разговора с отцом незадолго до свадебной церемонии.

– Ты уверен, что хочешь этого? – спросил он меня.

– Думаю, да… Она прекрасный человек.

– Я не о ней спрашиваю, с ней все в порядке. Вопрос в другом: ты действительно хочешь навязать ей себя?

Пожалуй, это был единственный правильный вопрос, который он задал мне за всю жизнь.

Несмотря на то что отец всегда был против моей писательской карьеры, он считал: то, что я теперь работал на телевидении, полностью его заслуга. Он требовал, чтобы мы все собирались вместе на День благодарения в Сан-Диего, чтобы он мог выпендриваться перед остальными. Ему нравилось рассказывать всем, что без его поддержки я бы никогда не добился успеха и так бы и остался «бомжарой». Зато годы неудач были исключительно моей ошибкой, и он не имел к ним никакого отношения.

Мы с Кэтрин ненавидели эти ужины, во время которых отец надирался, становился громким и еще более невыносимым, чем обычно.

В конце концов мое терпение лопнуло, и я сказал, что в следующий раз мы приедем на День благодарения только при одном условии: он не будет пить.

– Если это повторится, то последствия будут очень серьезными.

К моему великому удивлению, отец согласился, и, когда мы в четверг приехали, следов алкоголя нигде не было.

На секунду я даже поверил, что отец сдержит слово.

Но ближе к вечеру стало понятно, что он пьян. Когда он вышел в туалет, я проверил кофейную чашку, которую он постоянно держал в руках. Она воняла выпивкой, которую он незаметно подливал, пока был на кухне. Во время ужина глаза отца поблескивали: он был уверен, что ему удалось легко меня обмануть.

НЕСМОТРЯ НА ТО ЧТО ОТЕЦ ВСЕГДА БЫЛ ПРОТИВ МОЕЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ КАРЬЕРЫ, ОН СЧИТАЛ: ТО, ЧТО Я ТЕПЕРЬ РАБОТАЛ НА ТЕЛЕВИДЕНИИ, ПОЛНОСТЬЮ ЕГО ЗАСЛУГА.

Во время долгой поездки обратно в Лос-Анджелес я наконец пришел к выводу, что наша семья была не просто дисфункциональной, она была деструктивной.

Все мы – моя мать, сестры и я – были чужими друг другу, нас держала вместе лишь общая угроза, а не родственные чувства, а отец никогда не изменится, так как просто не видит на то причин. Если возникала проблема, то это всегда было виной кого-то еще. В семье не знали радости, все наши отношения были вынужденными, неловкими и неприятными. Нам нечего было спасать, да и незачем.

Отец проигнорировал мое предупреждение, потому что верил в то, что я ничего не смогу ему сделать.

Он ошибался.

Первые восемнадцать лет моей жизни он издевался надо мной физически, психологически и эмоционально. Я могу бесконечно рассуждать о том, зачем ему это было нужно или почему его собственное сознание трансформировалось так, что ему необходимо было причинять боль другим, чтобы чувствовать себя живым. Это ничего не добавит к тому, что все его проблемы были исключительно его проблемами и его выбором. Как и все абьюзеры, отец хотел, чтобы я поверил, что у меня нет иного выбора, кроме как принять его власть и подчиниться, что я никогда не смогу сбежать. Эта тактика работала, когда я был моложе, но теперь я был уже достаточно взрослым, чтобы уйти из ситуации абьюза. Одновременно это значило и то, что если я этого не делаю, то это уже моя проблема и мой выбор.

Я ОТДАЛ СЕМЬЕ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СВОЕЙ ЖИЗНИ. ХВАТИТ, НИ МИНУТЫ БОЛЬШЕ.

Я не мог контролировать поведение отца, но мог контролировать самого себя и то, насколько близко готов его подпускать к себе. Он мог причинить мне боль, только если я находился на расстоянии, с которого он мог достать до меня, и неважно, кулаком, ботинком, своим враньем или криками. Если я хотел прекратить все это, то мне нужно было только держать достаточную дистанцию.

Супермен, возможно, был самым терпеливым человеком на земле. Тем не менее, когда встречался с кем-либо, кого не мог убить