Между двух огней - Кристофер Бьюлман

— Нет... — с трудом выдавила она. — Монета принадлежит тебе.

Холодная, сухая рука забрала монету обратно, и в комнате послышался звук, похожий на очень сухое шипение или дребезжание.

— Могу я теперь выйти наружу, пожалуйста?

— Нет, если только ты не хочешь положить конец нашей дружбе. Ты этого хочешь?

— Нет.

— Согласна. Давай будем любить друг друга. Везде так мало любви.

Теперь из мешка был извлечен еще один предмет.

Она услышала звук пилы рядом с собой.

Она почувствовала запах очень старой деревянной пыли.

Теперь пила была у нее в руке.

— Ты знаешь, что это такое, но можешь ли ты догадаться о ее значении?

— Что-то... что-то связанное с Матерью настоятельницей?

— Конечно! Она использовала пилу, чтобы построить нечто особенное, прежде чем покинуть это место. Так велел ей ее повелитель. Ее новый повелитель.

— Где она? Сейчас? Ты...

— Нет, дитя, ты мне льстишь! Я не Мать настоятельница! Она уехала в Авиньон. По крайней мере, она думала, что едет именно туда. Но, когда она собирала вещи, то, что она сделала, ожило. У него были свои собственные приказы, которым нужно было следовать. Она и сейчас все еще здесь, по крайней мере, часть ее, и в этой части находятся ее прошлые тщеславие и жадность.

Дельфина задрожала и уже не могла остановиться.

Эта штука собиралась ее убить.

Она потянулась к футляру и начала открывать его крошечные защелки.

— Если ты откроешь этот футляр, я откушу твои гребаные пальцы.

Она убрала руки.

— А теперь отдай его мне.

Кое-что пришло Дельфине в голову.

Ее дыхание успокоилось.

— Почему бы тебе его не взять? — спросила она дрожащим голосом.

Тишина. Потом:

— Тебе бы это не очень понравилось.

— Ну, мне тоже не очень нравится, когда мне угрожают. Я повторяю свой вопрос. Если ты способна причинить мне боль, зачем ты просишь у меня то, чего хочешь? Почему бы тебе просто его не взять?

— Потому что это было бы недружелюбно.

Дельфина глубоко вздохнула. Когда она заговорила снова, ее голос звучал ровно.

— Друзья не терроризируют друг друга. Если ты действительно мой друг, оставь меня в покое.

Раздалось дребезжащее шипение.

Существо в комнате перестало притворяться человеком.

Отдай мне этот гребаный футляр.

— Я отказываюсь.

Что-то ударило ей в лицо, и ее обдало запахом плесени, пыли и застоявшейся смерти.

Дельфина встала. Руки нащупали и схватили ее — больше, чем две руки, — но она оттолкнула их и все равно встала. Затем она открыла футляр и вытащила наконечник копья. Существо отползло назад с сухим, царапающим звуком.

— Я верю, что ты можешь делать со мной только то, что я позволю. Я запрещаю тебе прикасаться ко мне снова.

Теперь комната взорвалась градом швыряемых предметов, что-то двигалось по комнате, ударяясь об алтарь, выбивая остатки стекол в окнах, и сухой крик отразился от стен, причинив Дельфине боль в ушах.

Она ощупью добралась до двери и вышла навстречу ветру; на небе сияли звезды, и она могла видеть достаточно хорошо, чтобы дойти до дерева. Она взобралась на него, держа копье в зубах, и нашла ветку, на которой могла поспать.

Оно последовало за ней наружу и дошло до подножия дерева. Оно завернулось в одеяло, которое Дельфина забыла внутри, и она не могла разглядеть, что это было; ей показалось, что она увидела почерневшее лицо и прядь волос.

Ты тупая нормандская пизда ты умрешь сегодня ночью во сне и упадешь с этого дерева как гнилой фрукт

— Я не упаду. И утром тебя здесь не будет. Есть злые существа, достаточно сильные, чтобы причинить мне вред, но ты не из их числа. Ты пугало. Ты сделано из лжи, и сделано плохо. Я боялась тебя, но теперь мне жаль твоих страданий. Спокойной ночи.

Единственным звуком, ответившим Дельфине, был шелест ветра в листве вокруг нее.

Мало-помалу она заснула.

Утром она увидела свое одеяло у подножия дерева. На нем лежало какое-то скверное и печальное создание, сделанное из метлы, трех перекладин и рук, которых не хватало монахиням в саду. На метле лежал череп, увенчанный рыжевато-седыми волосами. Дельфина оттащила одеяло в сад, затем разобрала создание на части, используя пилу, которую нашла в часовне, чтобы перерезать бечевку, которой оно было скреплено. Она отнесла человеческие останки в сад и произнесла над ними Аве Мария. Она подмела метлой в часовне, а затем прислонила ее к двери часовни.

Дельфина расправила одеяло, накинула его на плечи и пошла по дороге, которая вела в Оранж, а затем в город папы римского.

ДВАДЦАТЬ-ШЕСТЬ

О Томасе и о Давно Назревшей Клятве

Девочка исчезла.

Рыцарь оглядел их лагерь в поисках признаков того, что ее похитили, но ничего не нашел.

Он был уверен, что она ушла.

После смерти священника она почти не разговаривала, и он полагал, что она винит в этом его.

Мы за это заплатим, сказала она, когда он перерезал горло плотовщику. Томас был уверен, что она решила, что смерть священника была предопределена с того момента, как Томас нарушил ее заповедь не убивать.

Он не был уверен, что она ошиблась.

И все же он не мог заставить себя пожалеть о том, что прикончил этого ужасного, смертоносного косоглазого.

— Черт возьми, — сказал он. Впервые с тех пор, как все это началось, он почувствовал себя по-настоящему потерянным. Кем он был теперь, без своей шайки разбойников, без этой девочки и ее видений, без герба на груди, без лошади, без первой гребаной мысли о том, что он будет делать, если никогда больше ее не увидит?

— Черт возьми.

Томас позвал ее раз десять, а то и больше, но потом его голос охрип, борясь с сухим ветром, и он зашагал по дороге на юг.

Если он пойдет большими шагами, то сможет ее обогнать.

Когда рослый грязный солдат вообще кого-нибудь видел, он спрашивал: «Вы не видели девочку?» Первый ответ, который он получал, кроме пожатия плечами или быстрого бегства вверх по холму или в тень кустов, был от провансальца с лицом, испещренным глубокими морщинами. Мужчина кивнул, медленно вышел из тени своего дома и зашел внутрь, приведя невзрачную девушку-подростка, которая надула губки, глядя на Томаса, несмотря на то, что кормила грудью крупного младенца.

Исправить недоразумение было невозможно.

С тех пор Томас говорил: «Я ищу свою дочь — вы не видели юную блондинку?» но для тех, кого он видел, это было слишком много слов. Они либо прикладывали ладонь к уху и качали головами, либо отвечали ему на своем родном языке, заставляя его тоже прикладывать ладонь к уху и качать головой.

Он миновал большую скалу цвета охры, покрытую кустарником, а затем маленькую деревушку. Двое бородатых мужчин сидели