Между двух огней - Кристофер Бьюлман

крепко держал ее и заставил отступить на два шага назад.

Оборванец заговорил.

— Я Томас из Пикардии. Я был сеньором маленькой деревушки Арпентель, но ее у меня украли, когда я служил нашему королю.

— Ооооо! — воскликнул один из рыцарей, очевидно, знакомый с этой историей и осознающий ее последствия.

Другой рыцарь, сидевший на лошади рядом с графом, побледнел.

Томас скосил глаза на этого человека.

Это был Андре, его оруженосец, тот, кто спас его на поле боя, но он больше не был оруженосцем. Теперь на нем были прекрасные доспехи, и у него начали пробиваться усы. Он ездил на жеребце из конюшен в Арпентеле, которого Томас оставил, когда ушел на войну, потому что тот был слишком молодым и зеленым.

Как звали этого коня? Он ездил на нем всего дважды.

Джибрил, арабское слово для Гавриил.

Хотя это был боевой конь, не араб.

Мой проклятый конь.

И мой оруженосец.

Андре. Я надеюсь, что твое предательство было лучшим днем в твоей жизни. Как ты можешь теперь служить этому ублюдку?

Оруженосец не опустил глаз, но они увлажнились от стыда.

Здоровяк с топором подобрался поближе к Томасу и теперь подталкивал его острием своего оружия.

— Оставь его, — сказал граф.

Томас снова перевел взгляд на графа.

Он знал, о чем думал молодой человек: как он мог остаться в стороне от этой мерзости и выглядеть достойно? Томас пользовался уважением. Все знали, что его отлучение от церкви было несправедливым и что его земли были украдены. Каждый человек, служивший королю или сеньору, смотрел на предательство по отношению к Томасу и спрашивал себя, когда война или недостаток лояльности сделает его уязвимым для такого могущественного приспособленца, как Кретьен.

Его руки и многое другое были на платье твоей жены ей это нравилось ей нравился этот симпатичный молодой человек в ее постели и он симпатичный не старый покрытый шрамами вол вроде тебя ты видел твою нелепую бороду ты похож на гребаного пророка

Томас усиленно заморгал, чтобы прийти в себя; сейчас было не время позволять своим мыслям блуждать.

— Чего ты хочешь? — спросил д'Эвре.

Чтобы твоя безбожная голова валялась в траве я мог сбросить ее в ручей

— Правосудия.

На дереве прокаркал ворон.

— И какое правосудие я мог бы вершить над вами в поле, в Провансе, вдали от моих земель?

Некоторые из которых принадлежат мне

Снова ворон.

— Я думаю, вы знаете.

— Оооо, — снова начал невежливый рыцарь, но граф бросил на него взгляд, который его оборвал. Это было серьезное дело, смертельное.

— Вы мне угрожаете? — спросил Кретьен д'Эвре, слегка наклоняясь вперед, надеясь, что это ловушка, в которую может попасть более старший мужчина.

— Я предлагаю вам шанс спасти свою честь, и мою, спасти в бою. Здесь, на глазах у свидетелей, людей и...

— И кого?

— Тех, кто выше людей.

Снова ворон.

Теперь все взгляды были прикованы к графу. Он поступил неправильно — он отчаянно жалел, что не оттолкнул этого человека в сторону, прежде чем тот успел высказаться; но теперь слова повисли в воздухе, и никто из этих людей их не забудет. Особенно молодой человек, недавно посвященный в рыцари, который служил оруженосцем у этого Томаса Пикардийского. Когда-то Кретьен наслаждался тем, что украл верность этого человека, вдобавок ко всему остальному, что у него было; но теперь он думал, что истинная преданность бывшего оруженосца осталась там, где была всегда.

Он также пожалел, что ускакал вперед в своем стремлении встретиться с папой; еще сорок верных людей с его младшим братом Чарльзом скакали в трех днях пути позади них.

Он хотел бы быть сейчас с ними.

Если бы только этот проклятый ворон замолчал.

— Этот человек отлучен от церкви, — объявил он, — и лишен чести, прав и привилегий, которые с этим связаны... — Теперь он чувствовал на себе взгляды, и они не были добрыми. Они не собирались позволить ему проигнорировать этого человека теперь, когда знали, кто он такой. Даже если Кретьен одной рукой откроет ворота Иерусалима, а другой сожжет Акру, эти люди будут помнить о его трусости здесь, у этого ручья, и расскажут об этом. Его отец был кузеном короля, в нем тоже текла королевская кровь по материнской линии. Он станет королем Наварры, когда она умрет. Смерть теперь не проявляла должного уважения; не исключено, что корона Франции могла бы достаться ему, ему, если у него будет достаточно поддержки. Если его не сочтут трусом.

Ему придется сражаться.

Возможно, он в одиночку одолеет этого грубого парня.

Если нет, дон Эдуардо спасет его в трудную минуту из любви к его покойному отцу.

— Несмотря на это, — сказал он, меняя тон, — я бы не хотел, чтобы кто-нибудь из присутствующих здесь сказал, что граф д'Эвре и наследник наваррского трона прячутся за подобными словами, особенно от человека, который оскорбляет его в присутствии равных. Многие из тех, кто просит справедливости, сожалеют, что получили ее; так будет и с вами.

Дон Эдуардо де Бургос, старейший из четырех рыцарей, испанский вассал отца д'Эвре и ветеран сражений с маврами, покачал головой, удивляясь глупости молодого человека. Всегда лучше избегать драки, которая может дорого обойтись, но мало что даст. Человек в ржавых доспехах был серьезным соперником.

— Да, — сказал дон Эдуардо, снова покачав головой, и спешился, как и остальные, и все они направились обратно к поляне у ручья.

Ворон перестал каркать.

Поскольку у Томаса не было лошади, и никто не снизошел до того, чтобы одолжить ему свою, было решено, что дело чести будет совершено пешком.

Согласовали условия.

Томас был в своем плохом хауберке, с непокрытой головой, без доспехов на ногах, так как его набедренники и поножи утонули в Роне.

Граф был в доспехах на бедрах и голенях, его руки тоже были покрыты сталью, под всем этим была прекрасная кованная кольчуга, а под нею нагрудник, который поблескивал в лучах слабого солнца, — он снял свой сюрко, чтобы тот не порвался, если его пронзит зазубренный боевой меч этого оборванца.

Его собственный меч был прекрасен, почти безупречен, мелкие зазубрины, которые он получил на тренировочном поле, были легко сошлифованы его оруженосцем.

— Готов? — спросил испанский рыцарь, который неохотно согласился стать маршалом в этом гротескном сражении.

Томас кивнул.

Граф тоже кивнул, опуская забрало шлема.

Испанский рыцарь опустил свой жезл.

— Это ваш последний шанс одуматься, — сказал граф нелепо приглушенным голосом. Он стал кружить вокруг более старшего мужчины, но держался на достаточном расстоянии.

Томас ничего не сказал, продолжая стоять на месте, слегка согнув ноги.

— Я готов простить ваши оскорбления, если вы извинитесь и пойдете своей дорогой.

Томас ничего не сказал.

Он знал, что этот человек снова заговорит.

— Тогда приготовьтесь к правосудию, которое... — начал